Проделки на Кавказе - Е. Хамар-Дабанов

Николаша говорил так просто, притворялся так искус­но, что это ободрило доверенность неопытной молодой жен­щины; она с простотою души спросила у него:

— А насчет ее рассуждения о мужьях, что скажете вы?

— Я вижу в нем вражду, которую искони веков один пол питает к другому, но, в частности, эта вражда неред­ко на время прекращается, чтобы после сильнее возобнов­ляться.

А я думаю, что Елизавета Григорьевна во многом справедлива!.. Она видит вещи прямо, как они есть.

— Катерина Антоновна! Вы так молоды, так прекрас­ны... ужели вы знаете уже многое?

— По крайней мере понимаю,—отвечала Китхен, не­сколько смутясь.

— Простите мой вопрос, который, право, делаю не из любопытства, а от живого участия в вашей судьбе: скажи­те, счастливы ли вы в супружестве?

— Я так недавно замужем, что не могу ничего вам на это отвечать.

Но любите ли вы своего мужа?

— Я привыкла с младенчества слышать самые лучшие отзывы о нем и очень уважаю его. Он — давнишний друг моего отца.

Блондинка задумалась.

— Понимаю, Катерина Антоновна! Вас отдали замуж в награду за долговременную службу, быть может, за ка­кие-нибудь услуги вашего супруга.

— Да, отец мой желал этой свадьбы; а мне не из чего было выбирать.

Николаша схватил маленькую, беленькую ручку, не­брежно лежавшую на окне, и, крепко пожав ее, сказал:

— Я вижу, вы несчастливы!.. Вы не любите и не мо­жете любить своего мужа!.. Он слишком стар, слишком холоден для этого, особенно для такой прелестной, моло­денькой жены; но если дружба может все утешить, при­мите ее от меня: она будет искренна, молчалива, преданна.

Китхен, погруженная в размышления, будто забыла от­нять руку.

Николашу это ободрило.

— Китхен!—с жаром сказал он,— поверьте, один час наслаждений по чувствам стоит века слез и огорчений. Неужели вы, созданная для счастия, обрекаетесь доброволь­но на всегдашнее злополучие и не хотите узнать блажен­ства? Не должно отвергать его, когда оно под рукою. По­верьте, если вы не воспользуетесь настоящим часом, при­дет время, когда вы будете жаждать наслаждений, но поздно. Затруднения, невозможность будут препятствиями для вас... не теряйте золотого времени, оно невозвратно!

Слишком хорошо зная женское сердце, он был убежден, что ни одно слово его не потеряно семнадцатилетнею, хо­рошенькой женой пятидесятилетнего старика, и хотел про­должать, несмотря что Китхен, погруженная в глубокую задумчивость, сидела, будто не слушая его, как гздруг на улице послышались слова:

— Молодец Пустогородов! Не теряет времени.

Не скорее вылетает пушечный снаряд, чем оба кресла, стоявшие у окна, были опорожнены. Николаша очутился в одном углу комнаты, Китхен в своей спальне. Пустого­родов тотчас опомнился и подошел к окну: тут, разумеет­ся, никого уже не было; потом к двери, куда упорхнула госпожа фон Альтер: ничего не слышно. Он решился за­глянуть в комнату: Китхен, озаренная луною, стояла как остолбеневшая у своей кровати.

— Катерина Антоновна! Что вы так перепугались? - сказал Николаша вполголоса.

Нет ответа. Он решается войти в комнату, подходит к ней, берет ее за руку. Китхен начинает приходить в себя, дрожать, слезы ринулись рекою из глаз: ей стало легче, она может свободнее дышать; наконец сквозь рыдания она го­ворит:

— Что... вы наделали!.. моя слава... мой муж... все уз­нают... пойдут толки...

— Успокойся, Китхен. Ничего не могут говорить! Если б и было что, многие ли не проходят через это? Положись на меня, я заставлю всех молчать; но глупо будет с нашей стороны, если об нас пойдет слава, а мы откажемся от на­слаждений.

Но я забыл мудрое правило — все видеть, все слышать и ничего не рассказывать. Следственно, отойду от зла и сотворю благо. Думайте, что хотите о Китхен и Николаше: я буду скромен, ничего не скажу о них; желаю, чтобы и пятигорский бульвар последовал моему примеру. Кажется, однако, не так случилось: иначе на другой день на гулянье не выхваляли бы красоты и миловидности госпожи фон Альтер, не называли бы Пустогородова молодцом и не го­ворили бы: «Как, он уже успел?» Разумеется, их связь не тайна, всем известна.

* * *

Петр Петрович видимо поправлялся, благодаря чудес­ному свойству вод, а еще более строгой диете, на которую его посадили. Николаша помышлял о своем путешествии, Александр об отставке, вопреки всем увещеваниям Прас­ковьи Петровны. Он ей часто говаривал:

— Прикажите мне, матушка, продолжать служить, тогда не пойду в отставку.

— Спасибо тебе, Саша!—отвечала Прасковья Петров­на,— но если тебя убьют, твоя смерть останется у меня на душе; я буду думать: вот если б он вышел в Отставку, как хотел, так был бы еще жив!

— Помилуйте, матушка! Разве люди не умирают в от­ставке? Я верю пословице: своей судьбы и конем не объ­едешь.

Петр Петрович этих случаях не объявлял никакого мнения: но, по всему было заметно, он соглашался с сы­ном, тем более, что Александр становился ему день ото дня необходимее. Его внимательность, почтительность к отцу привлекали старика. Китхен проводила почти все время у Пустогородовых: она также любила общество Александра, который, догадываясь об ее отношениях к брату, был очень осторожен и даже отдалялся от блон­динки, несмотря что она ему очень нравилась. Наконец и сама Прасковья Петровна более и более смягчалась к сво­ему, старшему сыну, начинала отдавать справедливость его достоинствам и даже, быть может, в сердце не различала с своим любимцем: но недоверчивый Александр, предуп­режденный прошедшим, был осторожен во всех сношениях с матерью и не мог скрыть своей безотчетной боязни. Ни­колаша, баловень судьбы и матушки, едва показывался дома. И что ему было там делать? В родителях он был уве­рен, в Китхен —тоже: поэтому предпочитал он Круг холо­стых, где метал банк, и часто по несносному жару ездил за семь верст в немецкую колонку на дурные обеды, в место вовсе незначительное, тогда как мог, не подвергаясь нестерпимому зною, прекрасно обедать дома. Николаша, разумеется, выбрил себе голову и надел жидовскую феску! это необходимо для пятигорского fashionable; в таком на­ряде он походил как две капли воды на умалишенного, во­ображавшего себя испанским инфантом, которого увери­ли, что ему должно выбрить голову, и которого, когда он это исполнил, повезли в сумасшедший дом, уверяя, что ве­зут в Эскурьял, а он при входе в заведение тут же заме­тил: «Это приличный для меня дворец! По выбритым го­ловам я вижу, что здесь все доны и гранды —я буду в своей сфере!»

Настал июль. Пятигорск начал пустеть. В эту пору лишь одни немощные остаются на горячих водах, остальные по­сетители едут либо в Железноводск, либо в Кисловодск. В этот курс преимущественно предпочитали Кисловодск, где помещения гораздо удобнее, чем на железных водах, называемых Железноводском: тут так мало жилья, что иное лето посетители вынуждены бывают помещаться в балаганах. Но не то привлекало теперь посетителей к жи­вописному нарзану*: в этот год приехал туда вельможа, отдохнуть от трудов своего огромного управления и от лет­него зноя. Его присутствие в прохладном, прелестном, го­ристом Кисловодске притянуло туда ранее обыкновенного музыку, я с нею и пятигорскую публику.

Все провозглашали балы, иллюминаций, прогулки, ка­валькады, пикники Кисловодска; все кричали, что чудо как веселятся там. Эти слухи дошли до Пустогородовых, остав­шихся на горячих, где Петру Петровичу нужно было еще доканчивать лечение. Николаша скучал в безлюдном, зной­ном городе: ему хотелось на кислые, Китхен —также, Пра­сковья Петровна была очень хорошо знакома с вельможею: она помышляла посредством его устроить Александра и тем отвлечь сына от мысли об отставке; для этого ей нуж­но было ехать туда, куда желания манили ее любимца.

• Нарзан — холодный кисло-шипучий ключ,—почему и названо это место Кисловодском.

В семействе стали поговаривать о поездке в Кисловодск, хоть на несколько дней. Петр Петрович и Александр одни не обращали на то внимания; к тому ж последний, не любя увеселений, был менее чем когда-либо расположен искать удовольствий. Получив извещение, что сын отца Иова, будучи определен в морскую службу, погиб на море, он ло­мал себе голову, какое сделать употребление из поручен­ных денег, чтобы оно вполне соответствовало цели завещав теля, но, наконец, отложил помышление о том, до благопри­ятнейшего времени, когда выйдет в отставку и будет в России.

Возвращение полковника фон Альтера решило поезд­ку в Кисловодск. Положили отправиться туда в первую пятницу, в субботу все рассмотреть, в воскресенье побы­вать на бале, а потом приехать обратно в Пятигорск. Что вздумано, то и сделано.

Прасковья Петровна села с госпожою фон Альтер; муж­чины разместились между собою. Семейство Пустогородовых и Китхен остановились во флигеле дома. Мерлиной; полковник фон Альтер нанял будку на дворе Реброва: она соблазнила его дешевизною и близостью к крепительным ваннам, которые он намеревался брать, по крайней мере, недели две.