Миры Филипа Фармера. Том 07. Темный замысел - Филип Фармер

— Казз! Уже прошло несколько минут. Казз! Бесст ушла. Ты теперь стоишь в хижине! Внутри ее! Тебе нечего бояться. Ты вошел в хижину, и тебе нечего опасаться. Но кто там сейчас с тобой?

Казз! Ты находишься в хижине спустя несколько минут после того, как увидел, что у Спрюса на лбу отсутствуют знаки. Кто тут в хижине, кроме тебя?

Неандерталец утратил свирепое выражение лица. Он тупо смотрел на Бёртона.

— Кто? Ну, как же — Монат и Пит.

— Отлично, Казз. Теперь… кто первым заговорил с тобой?

— Монат.

— Скажи мне, о чем он говорил? Скажи мне также, что говорил Фрайгейт.

— Фрайгейт не говорил ни слова. Говорил один Монат.

— Скажи мне, что он говорил… что он говорит сейчас?

— Монат говорит: «Теперь, Казз, ты позабудешь все, что происходило в этой хижине. Мы поговорим минуту, а потом уйдем. После того как ты выйдешь отсюда, ты не вспомнишь, ни как входил в хижину, ни как вышел из нее. Все, что было между этими событиями, ты забудешь. Если кто-нибудь спросит тебя об этом времени, ты скажешь, что ничего не помнишь. И это не будет ложью, потому что ты действительно все позабудешь. Верно ведь, Казз?»

Неандерталец кивнул.

— «А еще, Казз, просто для того, чтобы не сомневаться… Ты в первую очередь должен забыть то, как я повелел тебе выбросить из памяти случай, когда ты сказал мне и Фрайгейту, что у нас на лбу нет знаков. Ты сейчас помнишь тот случай, Казз?»

Казз покачал головой:

— «Нет, Монат».

И он тяжело вздохнул.

— Кто это вздохнул? — спросил Бёртон.

— Фрайгейт.

Видимо, это был вздох облегчения.

— Что еще говорит Монат? Говори и то, что ты ему отвечал.

— «Казз, когда я говорил с тобой в тот первый раз, сразу же после того как ты сказал нам с Фрайгейтом, что у нас на лбу нет знаков, я тебя попросил сказать, что Бёртон рассказывал о своей встрече с Таинственным Незнакомцем. Я подразумевал того, кто мог назваться этиком».

— А-а-а! — воскликнул Бёртон.

— «Ты помнишь это, Казз?»

— «Нет».

— «Конечно, нет. Я велел тебе все позабыть. Но теперь я прошу тебя вспомнить. Ты помнишь тот разговор, Казз?»

Последовало молчание, длившееся секунд двадцать. Затем неандерталец произнес:

— «Да. Теперь я помню».

— «Очень хорошо, Казз. Говорил ли тебе Бёртон что-нибудь об этом этике? Или о ком-нибудь, все равно, о мужчине или женщине, кто бы заявил, что является одним из тех, кто воскресил нас из мертвых?»

— «Нет, Бёртон-нак никогда не говорил мне ничего подобного»

— «Но на будущее помни, что, если он когда-либо скажет нечто похожее, ты сразу же придешь ко мне и расскажешь.

Ты сделаешь это, однако, когда никого рядом с нами не будет Где никто нас не подслушает. Ты понял?»

— «Да, я понял».

— «А если меня по какой-то причине не будет, если ты не сможешь отыскать меня, потому что я умер или путешествую, ты обратишься к Питеру Фрайгейту или Льву Руаху вместо меня. Понял?»

— Значит, и Руах тоже! — тихо сказал Бёртон.

— «Да, я понял. Я скажу Питеру Фрайгейту или Льву Руаху, если тебя не будет».

— «И ты расскажешь им об этом, только если рядом никого не будет, где не может быть подслушивающих. Ты понял?»

— «Да, я понял».

— «Отлично, Казз. Все очень хорошо. А теперь мы уйдем. И когда я дважды щелкну пальцами, ты забудешь и это, и тот первый раз».

— «Да, я это понял».

— «Казз, ты еще… ой, ой! Кто-то нас зовет! А времени на придумывание объяснений у нас нет! Пошли!»

Бёртону оставалось только додумать, в чем смысл последней неоконченной фразы. Монат, должно быть, хотел сказать Каззу, что тому следует говорить, если кто-нибудь спросит, о чем был разговор. Это было удачей для Бёртона. Если бы у Казза было хоть сколько-нибудь надежное прикрытие, то Бёртон так и не заметил бы ничего подозрительного.

Глава 26

— Садись, Казз, — сказал Бёртон. — Устраивайся поудобнее. Посиди тут немножко. А я сейчас уйду. Через некоторое время сюда придет Монат, и он будет говорить с тобой.

— Я понимаю.

Бёртон вышел из хижины и с минуту постоял неподвижно. Он мог бы выдать себя за Моната и в самом начале этого спектакля. Вероятно, это помогло бы быстрее преодолеть сопротивление Казза, и Бёртону не пришлось бы прибегать к этому трюку с Бесст и медведем.

Он снова вошел в хижину и сказал:

— Привет, Казз, как живешь?

— Отлично, Монат. А твои как дела?

— Прекрасно. Ладно, Казз. Я начну с того места, на котором твой друг Бёртон остановился. Мы вернемся к тому первому разу, когда я говорил с тобой сразу после того, как ты заметил, что ни у меня, ни у Фрайгейта нет знаков на лбу. Ты ведь сейчас помнишь этот случай, так как я — Монат — велел тебе припомнить его.

Вернись к тому моменту, как ты сказал об этом Монату. Помнишь?

— Да, я помню.

— Где были ты, Монат и Фрайгейт?

— Мы были у питающего камня.

— В какой день или какую ночь это было?

— Я не понимаю.

— Я хочу сказать, сколько дней спустя после Дня Воскрешения это случилось?

— Через три дня.

— Расскажи, что случилось после того, как ты им сказал об отсутствии у них знаков.

Казз, говоря монотонным голосом, описал события, которые последовали сразу за этим. Монат сказал, что он и Фрайгейт хотели бы поговорить с ним наедине. Они пересекли равнину и вышли к холмам. Там под гигантским «железным» деревом Монат пристально поглядел в глаза Каззу. Он не прибегал ни к каким механическим приспособлениям и даже не сказал Каззу, что он хочет делать. Монат просто загипнотизировал его.

— Мне показалось, будто что-то темное надвигалось от него. Что-то темное и очень могучее.

Бёртон кивнул. Он видел, как Монат демонстрирует свою силу. Этот «животный магнетизм», как он назывался во времена Бёртона. Монат куда более сильный гипнотизер, чем Бёртон, и именно по этой причине последний никогда не позволял арктурианцу гипнотизировать его. — Больше того, Бёртон предпринимал предосторожности, которые помешали бы Монату захватить его врасплох. Прибегнув к очень тонкому самогипнозу, Бёртон внушил себе самому, что он никогда не должен разрешать себе подчиняться гипнозу Моната. Однако Монат мог оказаться обладателем такой силы, которая сняла бы эту команду, а потому Бёртон соблюдал железное правило — никогда не оставаться с Монатом наедине.

Эти предосторожности основывались на страхе, что Монат может случайно наткнуться на тот эпизод, когда Бёртона посетил этик. А это была сокровенная тайна Бёртона, которую он не хотел выдавать никому. Принимая эти предосторожности, Бёртон, конечно, и не подозревал, что Монат может оказаться сам одним из этиков.