Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы - Роберто Арльт

Я вспоминаю…

Ирене обладала даром убеждения. Эту ее способность я ошибочно именовал силой доброты. Мы никогда не спорили, потому что она никогда не возражала на мои доводы. Слушала меня молча. Ее трудно было вывести из этого состояния безучастия, когда единственным признаком работы ее ума был кивок, означавший согласие. Я замечал эту ее черту, но не обращал на нее особого внимания. Я упивался собственными фразами, и после долгой моей речи она, вместо того чтобы сказать мне что-нибудь, заставляла меня склонить голову ей на грудь. Я отдавался блаженству, как набегавшийся ребенок на коленях матери, и самым убедительным ответом ее были горячие поцелуи. Мы, мужчины, обычно стыдимся наших слабостей перед женщинами, но рядом с Ирене я думал вслух и доверялся ей до конца. Лгать ей я не хотел, но иногда все-таки пробовал это сделать, и, если получалось (возможно, она только притворялась, что верит мне), тут же раскаивался и говорил ей:

— Милая девочка, я тебе солгал. Прости меня.

Впрочем, я обнаружил, что признания во лжи вызывали у меня самого искреннее и весьма сильное волнение, так что но раз я нарочно искажал факты, чтобы робко насладиться этим волнением.

Сейчас мне приходит в голову вопрос: а почему Ирене, если она любила меня, как утверждала, не испытывала такого же раскаяния, как я, утаивая от меня кое-что из того, о чем я спрашивал? Но не будем опережать события. Ее сдержанность не могла не поразить меня, но Ирене умела без слов, одними своими ласками, заставить меня забыть обо всем на свете. И я забывал.

Я будто вновь родился, а она, когда я говорил ей о чудесном обновлении моих чувств, только улыбалась.

Я и теперь не знаю, насколько она любила меня на самом деле. По-моему, исследовать подлинную глубину человеческих чувств очень трудно, я даже убежден, что женщина, которая тебя не любит, если возьмется за дело с умом, может доставить такое же блаженство, как если бы она умирала от любви к тебе.

Позже, гораздо позже я услышал признание, которое много дней преследовало меня, как жестокая шутка. Одна знакомая сказала мне накануне собственной свадьбы:

— Жениха я не люблю, иду за него по расчету, но ни одна женщина на земле не даст ему такого счастья, как я, потому что я, прежде чем поцеловать его, думаю, как это лучше сделать, чтоб он был счастлив.

— Такую комедию долго играть невозможно, — возразил я ей.

— Не только возможно, но я уже так в этом наловчилась, что эта игра нисколько мне не надоедает, наоборот, становится все интересней: любопытно узнать, могу ли я обманывать мужчину до такой степени, чтобы завоевать его навсегда, так чтобы ни одна женщина не могла его у меня отнять!

Сколько раз потом я спрашивал себя, не играла ли и моя Ирене со мной в эту игру, так хорошо знакомую женщинам нашего круга?

Может, ее молчание было вызвано недостатком ума? Нет. Может, это была тактика? Когда я с ней говорил, лицо ее выражало настороженность. Брови ее хмурились, и между ними пролегала складка, как у зверька, который напрягся перед прыжком.

Когда впоследствии я обсуждал молчание Ирене с одной старухой, которая в молодости видала виды, та мне пояснила:

— Секрет, которым хитрые женщины приманивают умных мужчин, — в молчании. Такая тактика всегда приносит успех, потому что мужчина от природы любопытен, он пытается расследовать, что скрывается за этим молчанием, а пока он расследует, он влюбляется так, что, когда захочет отступить — уже поздно!

В самом деле, Ирене — наименее непосредственная и откровенная из всех девушек, каких я знал. Но в те дни я наслаждался ее ласками как самым чистым и драгоценным даром на нашей грешной земле.

Губы других женщин казались мне деревянными чурками. В каждом ее поцелуе были жар и трепет впервые разомкнутых бедер. Временами я поражался. Где она научилась так неповторимо млеть в поцелуе? Но вместе с моей любовью понемногу росла и моя печаль, в которой я не решался признаться самому себе. С каждым днем меня все больше порабощало тепло ее тела, вернее, не тела, а какой-то пьянящей, жаркой субстанции, вспыхивающей протуберанцами. Я клал голову ей на грудь и в полузабытьи смотрел в глубину ее глаз. Ирене, наморщив нос, крепко прижимала меня к себе. Я тихонько гладил волнистые локоны, двумя потоками ниспадавшие вдоль теплой нежной шеи, касался пальцами бархата ее щек (знакомого мне не знаю по какой уж другой жизни), пил не спеша горячий, умопомрачительный нектар с ее губ, сладость которого навсегда сожгла мое нутро.

Мы обменивались теми же отчаянными словами, которые произносят все влюбленные и которые создают в душе непоколебимую веру:

— Мы всегда будем любить друг друга, правда, дорогой?

— Да, всегда, любовь моя, всегда…

— Ты не оставишь меня, нет?

— Никогда, а ты?

— Никогда, клянусь тебе… Как бы я могла? Ведь ты моя жизнь… вся моя жизнь!

Быть может, в те минуты, когда я пишу эти строки, она, точно сонный ребенок, склонила голову на грудь другому мужчине и спрашивает, глядя на него таким же грустным и простодушным взглядом:

— Ты никогда не оставишь меня, милый? Никогда-никогда?..

И он, ощутив незыблемость вечности в своей земной душе, возможно, отвечает:

— Никогда… клянусь тебе! Как мне оставить тебя, когда ты и есть моя жизнь?

Однако зачем я написал эти слова? Имею ли я право быть несправедливым… а может, и справедливым… Я пишу дневник не потому, что хочу доказать, будто Ирене лучше или хуже своих сестер-женщин, или я, Бальдер, лучше или хуже моих братьев-мужчин. Нет. Цель моя — пояснить, каким путем я искал истину в хаосе тьмы, и показать, что моя сила была в моей слабости, не покидавшей меня ни на час.

Когда любовь набрала силу

упружеская спальня. Бальдер и его жена Элена. Полумрак. Звучат сердитые голоса.

Бальдер. Я люблю эту девушку и не оставлю ее, понятно? Не оставлю никогда.

Элена. Для чего ты меня увел из дома моих родителей?

Бальдер. Не уводил я тебя. Но даже если допустить, что дело обстояло именно так, скажи: что ты мне принесла? Серенькую жизнь… вот что. Со дня нашей свадьбы. Упреки. Ссоры.

Элена. Замолчи! Ты просто скотина.

Бальдер. Ну конечно… скотина (старается оскорбить ее). Но этой скотине ты никогда не подарила такого поцелуя, какие дарит мне теперь это нежное создание.

Элена. Это нежное создание спит со всеми подряд, да?

Бальдер. Можешь огрызаться, как гиена. Это бесполезно. Я люблю ее и буду любить до конца дней моих…

Элена. А я держу тебя, что ли? Отправляйся к ней, чего ты ждешь?

Бальдер. Уйти… Придет время — и уйду… может быть. А сейчас — нет.

Элена. Уходи хоть завтра, если хочешь.

Бальдер(презрительно). А как же ты? Несмотря ни на что, мне тебя жаль. Ты одна из жертв этого дьявольского механизма.

Элена(сардонически). Обо мне не беспокойся.

Бальдер. А кто сказал, что я беспокоюсь о тебе? Я о себе беспокоюсь… О тебе и не думал…

Элена. Тогда почему же ты не уходишь?

Бальдер. Хм, хм… Возможно, я и уйду… Но только в том случае, если эта девушка невинна.

Элена. Так вот оно что! Нежное создание потеряло невинность.

Бальдер(иронически). Боюсь, что это так.

Элена. Ты сдохнешь на помойке, как свинья. Так и будет. Не знаю, зачем я трачу на тебя слова. Ты обыкновенный распутник.

Бальдер. Да… я распутник, потому что думаю о правде и говорю правду, верно?

Элена. На что мне твоя омерзительная правда?

Бальдер. Да… она омерзительна… Но я теперь начинаю жить… Понимаешь? Только теперь. До нынешнего дня я обретался в тоске и во мраке. Вот что я нашел рядом с тобой. Тоску и мрак. Знаешь… я рассказал Ирене все о нас с тобой. О комедии наших интимных отношений… О твоей холодности… О твоих лживых поцелуях; я рассказал ей…

Элена(с трудом сдерживая ярость). А мне ты рассказываешь о своих сомнениях в ее невинности? Не так ли?

Бальдер. У меня голова идет кругом. С тобой говорить — все равно что с камнем. Но мне необходимо с кем-то поговорить. Если ты не хочешь меня слушать, закутай голову простыней…

Элена. Очень нужно!

Бальдер. Мне грустно из-за тебя… и себя. До нынешнего дня я жил во мраке. Если ты спросишь, что это за мрак, я, возможно, не сумею ответить. Я буду жить… или убью себя… Не знаю… Одному богу это известно.

Элена. Ох, сколько пустых слов…