Бальзак. Одинокий пасынок Парижа - Виктор Николаевич Сенча
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Топать» пришлось по грязным колеям и лужам, из-за чего его одежда, и без того несуразная, вскоре превратилась в довольно жалкое зрелище. В таком виде он и заявился к Поммерёлям.
Ему повезло. Молодость и в этот раз выручила: молоденькая баронесса (жена генерала де Поммерёля была намного моложе супруга) встретила гостя чрезвычайно дружелюбно, дав понять, что ему здесь очень рады. Правда, внешний вид приезжего несколько смутил хозяев, однако продолжалось это совсем недолго – до того самого момента, когда Оноре начал рассказывать о перипетиях своего нелёгкого путешествия.
Позже г-жа Поммерёль вспоминала:
«Передо мной стоял человек небольшого роста, полный; плохо сшитое платье еще более отяжеляло его фигуру, но руки у него были прекрасные. На голове у него была прескверная шляпа, которую мы постарались затем как можно скорее заменить, обратившись к единственному в Фужере мастеру мужских шляп. Это оказалось не просто сделать, так как у Бальзака была очень большая голова… Тотчас же, как только он снял свою шляпу, я перестала замечать окружающее. Я смотрела только на его лицо. Вам, которые его никогда не видели, трудно представить себе его лоб, глаза. Лоб у него был большой, как бы отражавший свет лампы, а карие глаза с золотым блеском были выразительнее всяких слов. Что я могу добавить?.. Во всем его облике, жестах, манере говорить, держаться чувствовалось столько доверчивости, столько доброты, столько наивности, столько искренности, что, узнав, его невозможно было не полюбить… Несмотря на неприятности, которые ему пришлось пережить, хорошее настроение переполняло его и заражало окружающих. Он не пробыл у нас и четверти часа, мы не успели еще показать ему его комнату, а уже он рассмешил нас до слез, генерала и меня»{136}.
Очень быстро между хозяевами и гостем установились вполне дружеские отношения. Тем не менее, ещё раз извинившись, Оноре заявил, что вынужден воспользоваться гостеприимством старых друзей отца.
– Спешу вас успокоить, мне многого не нужно, я неприхотлив, – сказал с улыбкой Оноре. – Лишь бы отдельную комнату, кровать, стол и стул…
Хозяйка и её горничная Луиза были от гостя в восторге! Этот парижанин с повадками деревенского увальня был столь непосредственен, что не полюбить такого было просто невозможно. А ещё он не требовал ни жареную баранью лопатку, ни вина, ни ежедневной смены постельного белья. И очень странно, что за всё время пребывания в генеральском доме даже ни разу не ущипнул смазливую горничную. Ну разве не душка?
Видя, как «путешествие» извело несчастного, женская половина взяла парижанина под негласную опеку, решив для начала откормить. Телячьи отбивные, свежие круассаны, сливочное масло, сметана, отменный местный сыр – тот целебный набор, благодаря которому цвет лица «несчастного» уже через неделю изменился до состояния здоровой румяности.
Впрочем, сам Оноре, казалось, всего этого даже не замечал. Полдня и часть ночи он не отрывался от письменного стола, стараясь записать всё то, что удавалось узнать, увидеть и услышать в течение дня. Ведь вся первая половина дня была в распоряжении генерала де Поммерёля, который вместе с писателем обходил тех, кто мог что-то вспомнить и рассказать о минувшей войне.
Иногда в гости к генералу заходили его друзья – страстные поклонники шуанов, в рядах которых воевали их знакомые и даже родственники. Они тоже рассказывали немало интересного. А Оноре интересовало всё; но больше всего – какими были они, эти самые шуаны? Нет, писатель не зря приехал сюда! Уже через неделю-другую Бальзак стал чувствовать себя одним из этих повстанцев: в красном шерстяном колпаке, коротких штанах, а поверх куртки – козлиная шкура. Эх, какое было славное времечко!
Прогуливаясь в одиночестве, Оноре частенько бродил среди развалин средневекового замка, не забывая заглядывать на местные фермы и в крестьянские дома. Ну и сами окрестности – все эти зелёные холмы, перелески и долины, – они тоже многое повидали. Взять ту же гору Пеллерину, где во время восстания была устроена знаменитая засада, а потом произошёл бой. В голове писателя вырисовывались литературные сюжеты. Так, замок Поммерёлей в Мариньи он превратит в опорный пункт роялистов; большой двор в окружении заросших прудов также найдёт достойное отражение в романе.
А ещё нравы, обычаи и привычки шуанов[42] и их потомков… Всё это незамедлительно пополняло бесценную копилку знаний романиста о народе, историю которого он начал писать. И так день за днём…
Там же, в Фужере, Оноре сделал приятное открытие: оказывается, даже здесь кое-кто читал его книги, поэтому многим он уже был известен. Не раз и не два, знакомясь с местными людьми, в ответ «путешественник» слышал приятные слова:
– Ну как же, мы вас знаем: вы – писатель из Парижа!..
После подобных знакомств для Оноре было не так уж сложно завести разговор на интересующую его тему – тему прошедшей войны. Немалую роль в «узнаваемости» парижской знаменитости сыграл и Жильбер де Поммерёль, много рассказывавший землякам о своём именитом госте.
К слову, именно генерал Поммерёль предложил Бальзаку поменять название будущей книги.
– «Молодец»? Это слишком куце для подобного исследования, – сказал он. – Название, на мой взгляд, должно отражать всю глубину повествования и широту событий. Ведь вы будете писать о восстании шуанов…
– Ну да, шуанов, – подтвердил, задумавшись, Оноре.
– Речь идёт о грандиозном выступлении французов, многие из которых поплатились за участие в нём собственной жизнью. Как вам папаша Пошар, мы сегодня с ним неплохо побеседовали, не правда ли?
– Да, чрезвычайно интересный типаж!
– Он как-то мне рассказывал, что во время войны убил столько «синих», что, если бы их трупы сложить один на другой, можно было бы добраться до макушки яблони… Как там у Купера – «Последний из могикан»? Этот папаша Пошар[43] – этакий последний из шуанов…
– Вот-вот, – оживился Оноре. – А не назвать ли роман «Шуаны»? – Потом, посмотрев на генерала Поммерёля, вдруг рассмеялся: – Вот смотрю на вас, господин генерал, не вы ли и есть последний из могикан-шуанов?
– Нет, это вряд ли, – усмехнулся Поммерёль. – Я – убеждённый бонапартист, поэтому всегда сочувствовал «синим». Только об этом – тс-с, никому…
– Но идея прекрасна: пусть будет «Последний шуан»…
Впечатлений оказалось так много, что вместо двух недель, на которые рассчитывал Оноре, он прожил в Фужере почти два месяца.
Латуш, дожидаясь его возвращения в Париж, рвал и метал: где рукопись! Извелась и госпожа де Берни, жаловавшаяся, что её опять оставили одну: «Дорогой мой, обожаемый, твоя кошечка хочет сидеть у тебя
