Подлинная жизнь Дениса Кораблёва. Кто я? «Дениска из рассказов» или Денис Викторович Драгунский? Или оба сразу? - Денис Викторович Драгунский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Адрес домика был Средняя аллея, дом 3.
Забор в забор с нашим домиком была дача Кремлёва.
Илья Львович Кремлёв был, пожалуй, единственным человеком в поселке, с которым никто не общался, даже не здоровался. Автор трилогии «Большевики». Почему-то у него был самый большой участок в самом центре поселка, окруженный красно-рыжим забором со столбами. Этот забор, конечно же, называли «Кремлевская стена». Илья Львович был человеком удивительной и трагической судьбы – но считался главным негодяем поселка. Тогда по нашим аллеям часто ходили солдаты из военного городка и искали заработка. Говорили, что Кремлёв нанимал их вскопать огород и не платил, грозя донести командиру. Его жена Ефросинья Федоровна (Фрося, «Кремлиха» – рослая и когда-то красивая блондинка) разводила нутрий. Когда Кремлёв появлялся в конце аллеи – короткий, краснолицый, с торчащими вверх седыми космами, – гуляющих писателей, людей по большей части робких, охватывало смятение: надо было не поздороваться, а это, согласитесь, нелегко. Находились желающие повернуть назад. Выручал Владимир Захарович Масс. «Подумаешь! – говорил он. – Вот глядите, я сейчас пройду и не поздороваюсь. А ну, за мной!» И высокий, грузный, с полупудовой тростью и овчаркой на поводке, гордо глядя перед собой, вел компанию мимо демонического Кремлёва.
С другой стороны была дача Яковлева. За дачей Яковлева жил Тендряков. А напротив Тендрякова был проход к даче Рязанова. Там была сложная конфигурация, потому что на одном стандартном участке располагались две дачи – пианиста Гилельса и чуть в глубине дирижера Кондрашина. И вот кондрашинскую-то дачу купил Рязанов.
Поэтому я совершенно естественно познакомился с Андреем Яковлевым и Сашей Асмоловым, братом Наташи, молодой жены Владимира Федоровича Тендрякова, и довольно скоро – с Олей Рязановой, с которой у меня был чистый и нежный подростковый роман. С этими ребятами началась совсем другая жизнь. Прекрасная, интересная, настоящая дачная. До этого я только снизу глядел на старших ребят, иногда заходя в гости к Воробьевым или Сикорским, и совершенно не обращал внимания на малышей. А сейчас у меня наконец появились ровесники.
Яковлев был старше меня на два года, Асмолов – на год. Оля Рязанова моложе, правда чуть-чуть, но вот как раз как надо. Потом появились еще две девушки, сестры Матусовские, Лена и Ира. Я рассказывал только об их папе Михаиле Львовиче, но и Лена, и Ира были замечательные. Лена была постарше лет на пять. а Ира – моя ровесница. Лена была, наверное, больше в папу – с густыми черными волосами и чуть-чуть широким лицом, с совершенно папиным, немножко индийским носом. Ирочка была вылитая мама – с золотистыми волосами и тонким точеным личиком. А Оля Рязанова была просто прекрасна, потому что я был в нее влюблен. Я смотрел, как она играет в бадминтон или сидит под яблоней с английской книжкой, я любовался ее смуглыми руками, ее стрижкой с запятыми на скулах, ее тонким цветастым платьем. Андрюша с Ирой уже три недели целовались, а мы с Олей все ходили вокруг них и вокруг друг друга. Вот пойдем всей командой на опушку леса, где стога. Только заберемся наверх, только вытряхнем солому из-за ворота, на закатное солнце посмотрим, как оно, простите, золотит едва видные крыши дальней деревни… – готово. Они уже повалились в сено и целуются. А мы рядом сидим, как птички на ветке, отвернувшись. На скамейке над речкой – та же история. Тем более если собрались вчетвером на чьей-нибудь даче. Они в другой комнате закрываются, а мы телевизор смотрим.
Однажды мы долго сидели перед нашим крыльцом. Там была скамейка из тонких ошкуренных березовых стволов. Решено: если луна зайдет за облако, я ей руку на плечо положу. Левую. Она слева сидела, смотрела вниз и носки туфель сводила и разводила. А я на небо глядел, чистое, как в планетарии. Значит, до следующего раза. Тем более половина одиннадцатого. Ей уже домой пора. И вдруг неизвестно откуда накатывает ветер, и облака закрывают луну. Ну, всё… Кладу ей руку на плечо: «Тебе холодно?» – «Немножечко», – шепчет. Мы стали целоваться. Сразу. Решительно и сильно. Долго. До соленых десен. Потом мы целовались каждый вечер у нее дома, на старой тахте с глухими пружинами. Погасив свет. Там была старая конторская лампа из черной тяжелой пластмассы. Выключатель в виде шляпки. Вверх-вниз.
Она была моей первой взаимной любовью – с поцелуями, объятиями и невозможностью прожить друг без друга полдня. Но – только на даче. Почему-то в Москве, хотя мы и там встречались, вся страсть куда-то улетучивалась.
Но о любви потом. Сейчас давайте о ребятах.
Андрюша и Саша завтракали на полчаса раньше, чем я, – такое у них было расписание. Поэтому каждый день, когда я сидел и доедал то ли яйцо всмятку, то ли макароны с сыром, к нашей террасе бодро подходили Яковлев и Асмолов, вежливо здоровались с моими родителями, а потом вполне повелительно говорили мне: «Ну-ка быстро доедай, пошли», как будто они на самом деле ждали меня на работу или в поход. Если я глотал чай слишком медленно, Яковлев произносил стандартную фразу: «Не будь сволочью, тебя ждут».
Ждут, чтобы что?
Ждут, чтобы бежать в лес. Чтобы кататься на велосипедах. Чтобы смотреть, как Яковлев занимается гантелями, а Асмолов над ним немножко посмеивается. Чтобы бежать на лодочную станцию, брать лодку и уплывать на полдня то ли вверх по реке, то ли вниз. То ли до того момента, когда низкие вётлы уже будут хлестать по голове и по лицу, а дно лодки будет скрести по каменистому дну, и вообще речка превратится в зеленый тоннель, то есть в ручей между деревьями. То ли грести вниз по течению, обогнуть большой искусственный остров с тремя мостами, плыть дальше мимо пионерлагеря «Высота», мимо маленьких, заросших камышом островков и
