Викторианский Лондон - Лайза Пикард

Можно только удивляться, как часто средний класс принимал лекарства, не посоветовавшись с врачом. В 1852 году Джейн Карлейль, страдавшая от слабости и бессонницы, «приняла большую дозу морфия… и была благодарна за четыре часа забвения, полученного с помощью этого сомнительного средства».[606] Она принимала морфий и в 1862 году, хотя на следующее утро «чувствовала апатию». Хлороформ можно было купить в аптеке. Фармацевты свободно продавали не только настойку опия, но и морфий — и к тому же недорого. Настойка опия оказывала легкое снотворное и болеутоляющее действие, но была сильным успокоительным и особенно часто применялась у постели умирающих. При расследовании случая самоубийства, совершенного с помощью этого средства, «кто-то из должностных лиц заметил, что две унции настойки опия слишком большая доза, чтобы продать ее одному лицу»,[607] однако аптекарю не было предъявлено обвинение, так как тот был знаком с покупателем, сказавшим, что хочет «сделать компрессы на десны, которые распухли и болят… на продажу настойки опия и других успокоительных не было никаких ограничений. Они имелись только на мышьяк».[608]

Болезни, поражавшие жителей Лондона в XIX веке, возможно, научились лучше распознавать, но не лечить. В 1864 году комиссия по использованию детского труда отметила, что лондонские дети семи-восьми лет — то есть в возрасте, когда дети в бедных районах Лондона начинали работать, — «низкорослые, бледные, слабые и болезненные… самыми распространенными заболеваниями являются заболевания пищеварительных органов, искривление позвоночника, деформация конечностей и болезни легких, приводящие к атрофии, чахотке и смерти».[609] Страшные инфекционные болезни: дифтерия, корь, скарлатина, коклюш и свинка, от которых современные дети в значительной степени защищены, нередко кончались смертью. В 1862 году в Лондоне свирепствовала эпидемия дифтерии. Часто повторялись эпидемии скарлатины, «главной причины смерти от инфекционных болезней у детей».[610] Диарея унесла в могилу множество младенцев, которым не исполнилось и года. «Конвульсии» — любимый термин, употреблявшийся в свидетельствах о смерти, — вероятно, были следствием туберкулезного менингита.[611] В мрачной атмосфере Лондона расцветал рахит, который предупреждается хорошим питанием и солнечным светом. Почти у 15 % детей имелась деформация ног и таза, для девочек это в будущем означало тяжелые роды.[612]

В 1847 году вместе с голодными иммигрантами в Лондон прибыла «ирландская лихорадка». Скорее всего, это был тиф, от которого за последние три месяца 1848 года скончалось более тысячи лондонцев. Лихорадка вернулась в 1856-м и в 1864-м. Зимой 1847–1848 года в городе свирепствовала эпидемия инфлюэнцы, поражавшая детей и стариков. На этот раз это была «болезнь богатых классов».[613] Пневмония уносила стариков, независимо от классовой принадлежности. Осиротевшие родственники в качестве причины смерти редко называли «чахотку», так как это косвенно указывало на семейный анамнез или порочную жизнь. Еще в 1869 году причиной чахотки называли «распущенность и поиск удовольствий», неподходящую одежду, мастурбацию (любимый викторианский жупел, годившийся для всего на свете), безбрачие, алкоголизм и курение.[614] Умереть от «бронхита» было гораздо благороднее.

Эта болезнь, как ее ни назови, в Лондоне уносила 15 000 жизней в год, и усилия хваленой лондонской четверки грудных больниц вряд ли меняли эту цифру.[615] Богатым пациентам советовали отправиться в Египет или Испанию — чтобы скрасить последние месяцы жизни. Доктор Траверс из Бромптонской больницы советовал принимать сурьму, креозот и выделения боа-констриктора — их редкость подтверждалась ценой. Он также рекомендовал «патентованную смесь газов» для введения в прямую кишку, «откуда они [газы] неизбежно достигнут легких». Лечение стоило всего одну гинею. Больные туберкулезом бедняки просто умирали. Неспецифические лихорадки и желудочные инфекции поражали даже богатые районы и часто приводили к смертельному исходу в трущобах. Периодически повторявшиеся эпидемии оспы по-прежнему обезображивали людей, несли страдание и смерть, несмотря на возможность бесплатных прививок. Оглядываясь назад в свое детство, прошедшее в 1850–1860-х годах, один из лондонцев вспоминал:

Людей с изрытыми оспой лицами было слишком много, чтобы обращать на них внимание, много было и ослепших от нее… Прививка, которую тогда необходимо было повторять, была не такой эффективной, как сейчас: лимфу, взятую у одного человека, применяли на другом, и заверения семейного врача, что он знает абсолютно здорового ребенка, который «через это прошел», и что с ее любимым чадом будет то же самое, не убеждали матерей… если бы не короткая память и легкомыслие британцев, болезнь, наверное, исчезла бы совсем [в конце концов это и случилось]. А сознательные противники прививок помогли… ей сохраниться.[616]

Закон 1853 года, сделавший прививку от оспы обязательной, соблюдался не слишком строго, хотя в 1861 году Изабелла Битон могла сказать, что «к счастью, государство требует от родителей прививать своих детей… до трехмесячного возраста… Хотя прививка не всегда спасает от болезни… последняя протекает в гораздо более мягкой форме и практически никогда не приводит к летальному исходу».[617] В 1867 году этот закон стал более строгим и обязательным к исполнению. Но это не помешало бедной Женни Маркс заразиться оспой от своего ребенка. Ребенок умер, Женни осталась в живых, утратив красоту: ее лицо «покрылось шрамами и приобрело темно-красный оттенок».[618]

Венерические болезни цвели пышным цветом. Сифилис был неизлечим, однако на ранней стадии заболевания его симптомы могло смягчить лечение ртутью, применявшееся веками. От гонореи, менее страшной инфекции, также не было надежного лечения.

В Индии холера является эндемической болезнью. В 1820 году там разразилась эпидемия, которая грозила захватить Европу, но остановилась у Каспийского моря. Следующая волна нахлынула в 1829 году и на этот раз прорвалась в Европу. В 1832 холера впервые добралась до Лондона, унеся с собой 18 000 жизней. То была

отвратительная смерть. Внутренние расстройства, тошнота и головокружение сменялись безудержной рвотой и диареей; серый жидкий стул… вскоре состоял лишь из воды и кишечных оболочек. Затем наступали мышечные судороги, сопровождавшиеся неутолимой жаждой, и вскоре наступало «угасание»: пульс слабел, больной впадал в летаргию. Перед смертью обезвоженный пациент являл собой классическую картину: морщинистые синие губы и мертвенно-бледное лицо.[619]

Никто не знал, чем вызывается болезнь и как ее лечить. В больнице Миддлсекса мисс Найтингейл применяла стимулирующие средства: припарки и горячие бутылки снаружи и бренди и настойка опия внутрь,[620] но безуспешно.

Она, как и многие ее современники, верила в теорию миазмов. Согласно этой теории, люди заболевали непосредственно от дурного запаха. Вот почему по ее настоянию в новой больнице Св. Фомы была предусмотрена хорошая вентиляция, благодаря которой можно было избежать возникновения миазмов в душных палатах. Эдвин Чедвик, один из первых сторонников реформы общественного здравоохранения, тоже верил в эту теорию.

Обоняние… обычно предупреждающее нас о наличии… пагубных для здоровья газов, у рабочих вследствие рода их занятий нередко притупляется… привычка избегать малейшего холода не способствует исчезновению зловония… в силу этих пагубных обстоятельств взрослое население живет недолго, оно недальновидно, беспечно, невоздержанно и склонно к чувственным удовольствиям [если у них есть постель, они забираются туда, чтобы плодить детей]… эти привычки ведут… к перенаселенности жилищ… Основные меры… [которые следует предпринять] — это канализация, удаление всех бытовых отходов с улиц и дорог, а также улучшение водоснабжения… лучшее водоснабжение абсолютно необходимо.[621]

Итак, в эпидемии холеры 1839 года виноваты бедняки: они грязны и плохо пахнут. В одном Лондоне от этой болезни умерло более 14 000 человек.[622] В июле 1849 года отдел здравоохранения приказал «каждые сутки тщательно очищать все улицы, конюшни, проезды… убрать отбросы, экскременты и навоз, а также животных, содержащихся в жилых помещениях или под ними… владелец дома или его съемщик обязан убрать всю грязь и побелить стены». Но, как и следовало ожидать, чудесного преображения в городе не произошло. Секретарь правления прихода Сент-Панкрас осторожно заметил, что «в настоящий момент приказ отдела здравоохранения… не может быть выполнен», и в тот же день он записал, что в их приход пришла холера.[623]

В августе от холеры погибло 4000 человек, в сентябре — более 6500. Чедвик невольно облегчил смертоносное шествие болезни, предложив сбрасывать нечистоты в Темзу. Река, из которой все еще брали воду для питья, сделалась вместилищем зараженных сточных вод.[624] В двух бедных прибрежных приходах погибло множество людей: в Бермондси каждый 56-й, а в Ротерхите каждый 38-й. Это заставляет вспомнить тайну Вифлеемской королевской больницы (более известной как Бедлам), где не заболел ни один из семисот пациентов. Не объясняется ли это тем, что она располагала «обширными запасами чистой воды из глубокого колодца»?[625]