Купол надежды - Александр Казанцев

Академик Анисимов принял его в том же кабинете, что и Ревич, переводчиков ему, прилично знавшему японский, не требовалось, хотя гость и не скрывал от него своего умения говорить по-русски. Получилось, что в знак взаимного уважения каждый из собеседников говорил на языке другого. И все-таки Николай Алексеевич попросил даму-референта пригласить Толстовцеву.

Японец оживился. Он уже понял, кто придет.

Они вспоминали втроем особую палату, покойного академика Мишеля Саломака, неугомонного бородача Вальтера Шульца и даже напыщенного профессора Шварценберга. Не забыли и медицинских сестер, даже санитаров.

Когда на следующий день Ревич узнал о решении Анисимова взять доктора Танагу на флагманский ледокол в качестве врача, то пришел в ужас.

Он присутствовал в кабинете, когда академик убеждал по телефону морского министра включить японца в советский экипаж.

— Что вы делаете, Николай Алексеевич! — шипел Ревич. — У меня есть неопровержимые данные, что японец подослан к нам.

Анисимов высоко поднял брови, но продолжал разговор с морским министром, который очень неохотно уступал маститому ученому.

Лишь положив трубку красного телефона, Анисимов вопросительно взглянул на Ревича.

— Надо быть бдительным, Николай Алексеевич. Вы согреете змею у себя на груди.

— Не забудьте, Геннадий Александрович, что эмблема медицины: змея над чашей. Она символ фармакологии. А доктор Танага будет лишь лечить больных в нашей экспедиции.

— Но он скрыл свое знание русского языка, посетив меня!

Академик расхохотался:

— Только и всего?

Ревич уничтожающе посмотрел на своего шефа, но смолчал.

Академик продолжал смеяться. Но ведь он не знал, что Танага действительно выполнял совет своего американского знакомого и просто не сумел выдержать навязанной роли, едва увидел Аэлиту!

Аэлита же искренне радовалась тому, что Иесуке Танага поедет с академиком.

— Вы должны будете, Иесуке-сан, лично следить за здоровьем академика, всегда знать, как чувствует себя Анисимов-сан. Он ведь такой пожилой человек. И он так нужен нам… всем. Честное слово, — почему-то смутившись, добавила она по-русски.

По приезде в Японию Танага узнал о скоропостижной кончине своего почтенного дядюшки, и ему не пришлось ехать на Окинаву.

Глава десятая. ЛЕДОСТРОЙКА

Нет на земном шаре морозов страшнее, чем в Антарктиде. Водись там вороны, они ледяными камнями падали бы с неба, как в лютые зимы в Сибири. Но никто не летал над ледяными просторами замерзшего материка.

Едва гасли последние перед полярной ночью зори, небо становилось одновременно и черным и ярким. Так сияли на нем южные созвездия.

Когда еще луна не всходила, в одном и том же месте занималась заря, хотя солнце уже ушло за горизонт. Зарево рождено было прожекторами стройки.

Люди в легких комбинезонах и специальных шлемах со спущенным прозрачным забралом работали посменно круглые сутки споро и весело.

— Бери, бери, разноязычные! Оп, взяли! Сама пойдет, сама пойдет! Цепляй крюком за петлю штопора! Это тебе не бутылки раскупоривать! Вира! Вира! Эй, на вертолете! — слышался озорной голос Остапа, державшего перед собой микрофон.

— Черт бы побрал эту загородку перед глазами, — ворчал Мигуэль, — харкнуть некуда, не то что закурить.

И, приподняв на миг пластиковый щит, он сердито сплюнул себе под ноги. Кусочек смерзшегося льда ударился в выемку, откуда вертолет с помощью Остапа и его помощников поднял отделенную от монолита ледяную плиту.

— Моряки в море не плюют. И ты работу не оплевывай, — отозвался Педро, придерживая повисшую на крюке плиту за угол.

— Плевать мне на эту работу! — продолжал Мигуэль. — Нашли место, где делать эти проклятые электростанции!

— Лучше не делать? Лучше на панели сидеть? — рассердился всегда добродушный толстый Билл с чикагских боен, где он потерял работу из-за автоматизации убоя скота.

— Нет, отчего же не делать? Но почему не где-нибудь на Гавайских островах? А то выбрали для Города-лаборатории самое богом проклятое место. Тьфу! — И Мигуэль снова приподнял прозрачное забрало, откуда вырвалось облачко пара.

— Уж не замерз ли мсье Мигуэль? Или его комбинезон плохо греет из-за обрыва проводов? Что касается меня, то мне здесь нисколько не хуже, чем под парижским мостом через Сену, — заметил француз де Грот.

— Таким, как ты, маркизам все равно где мерзнуть, — огрызнулся Мигуэль.

— Чтобы не мерзнуть, лучше крепко работать, — заметил негр Мбимба.

— А ну, навались, ребятенки! — закричал Остап. — Бригадир наш Спартак идет. Мигом разберем, отчего тепло, отчего холодно!

Рабочие поняли только два его слова «бригадир Спартак». И сразу подтянулись, прекратив болтовню.

Они трудились в углубляющемся котловане, из которого вынимали ледяные плиты, ставя их по краям в виде будущих стен. Там за них принимался Алексей Николаевич Толстовцев, который, казалось, никогда не спал. Он поливал их водой и облучал специальными аппаратами, чтобы получить сверхтяжелый, нетекучий «лед Протодьяконова».

Подошел Спартак, крепкий, широкоплечий, одетый, как и все, в легкий комбинезон, прошитый металлическими нитями. Длинный провод от его костюма тянулся к щитовой палатке, где рядом с трансформаторами красовался мраморный распределительный щит. Оттуда-то и шел вниз, к бухте, высоковольтный кабель. Атомные установки вмерзшего в лед судна работали на полную мощность, посылая электрическую энергию на ледостройку. Потому горели здесь прожекторы, тепло было людям в рабочих нагреваемых комбинезонах, хотя температура воздуха опустилась ниже семидесяти градусов по Цельсию, потому и кипела в котловане работа, и волшебное излучение Толстовцева превращало лед в камень.

Нож-ледорез тоже нагревался электрическим током. Спартак включил электропитание. Вдвоем с Остапом они понесли от щитовой палатки нож-ледорез к очередной плите. Провод тянулся по незапорошенному льду.

С виртуозной ловкостью друзья обрезали будущую плиту по шаблону с четырех сторон. Другие рабочие тем временем ввернули в нее штопор с кольцом для подъемного крюка. Но прежде требовалось отделить плиту снизу от монолита.

Нагретый ледорез входил в лед с шипением, как раскаленный нож в масло. Нельзя было терять и секунды, чтобы не дать подрезанной снизу плите снова примерзнуть!

— А ну! Не спи, не храпи, не зевай. Вира! Эй, ангелы! На вертолете! — орал в микрофон Остап.

Плита легко отделилась от дна котлована и поплыла по воздуху. Порывистый ветер гнал тучи снега и раскачивал ее.