Отцы-командиры Часть I - Юрий Мухин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Следующим пунктом остановки штаба армии был венгерский город Комарно. Мой друг Блоха встретил меня и разместил в небольшом домике в отдельной комнате у мадьяра. Хозяин дома был в российском плену еще в Первую мировую войну и привез на Дунай русскую Матрену, которая к тому времени уже в Бозе почила. Их великовозрастная дочь неплохо говорила по-русски и была рада, что поставили на постой одного офицера, а не отделение солдат. Она указала мне на широкую кровать. В комнате был радиоприемник, я включил его на московскую волну и узнал, что в столице нашей Родины состоится в этот день Парад Победы.
Блоха со смущением объявил мне, что, к великому сожалению, ему приказано быть при нашем начальнике, где он и расположился. Завтрак в нашей столовой был готов. После завтрака мы решили пойти на Дунай покупаться в его голубых волнах. Было жарко, и мы провели там весь день с перерывом на обед. У меня сохранился даже маленький снимок того проведенного дня.
После ужина я возвратился в знакомый домик. На пороге меня встретила дочь хозяина и с большим смущением заявила, что после моего ухода в эту же комнату другой майор подселил еще и русскую «леди», хотя она предупреждала и даже показывала мои вещи. Но они ответили, что так надо им обоим.
Я смутился. И вдруг слышу возглас Анны, которая уже была в постели и ждала меня с «распростертыми объятиями» в прямом смысле. Я зашел и молча вынес свой чемодан и мешок с постелью. Землячка заревела, пообещала сама уйти и принялась хватать одежду, чтобы одеться. Но у меня уже выхватила чемодан соседка-мадьярка и приглашала во флигель в том же дворе. Я последовал за ней, и она указала мне постель в отдельной комнатке. А для снятия неприятного инцидента она сыграла бравурный марш на пианино.
На следующий день вечером я пригласил на новое место Блоху. Проходя мимо окон вчерашней моей комнаты, мы услышали и увидели, как Анна распивала вино и пела песни с одним из майоров нашего штаба, решившим разделить с казачкой широкую постель.
На следующий день перед самым выездом на третью точку нашего нового размещения штаба в румынском центре Трансильвании городе Клуж работники отдела кадров армии вручили мне предписание о назначении начальником штаба 1-го стрелкового полка 99-й стрелковой дивизии, входившей в состав 64-го стрелкового корпуса под командованием генерал-майора Шкодуновича. Штаб корпуса должен был разместиться в другом месте, а штаб дивизии — на окраине Клужа. Я представился командиру дивизии полковнику Дерзияну и начальнику штаба дивизии подполковнику Гурджи. Дивизия готовилась к торжественному прохождению по братиславскому сценарию. Меня направили в полк, предварительно позвонив его командиру подполковнику Макалю. Командира я застал на опушке леса, где играли команды первого и артиллерийского полков в футбол. Макаль сидел за своими воротами и за каждый взятый мяч набавлял писарю, игравшему вратарем, по сто граммов «горилки», так как он сам и вратарь были украинцами. Фамилия писаря была Непейпиво.
После выигранного матча я представился командиру. Он ответил, чтобы я вступал в свои обязанности, и представил офицеров штаба, присутствовавших на футболе. ПНШ-1 капитан Лебедев, исполнявший обязанности начальника штаба полка, сказал, что мой предшественник майор убыл в госпиталь с «модной» болячкой, которую он прихватил, чтобы избавиться от такого командира, как Макаль, и это навело меня на очень грустные размышления. В штабе я познакомился с майором и капитаном, которые проходили стажировку после окончания первого курса Академии имени М. В. Фрунзе: первый на должности начальника штаба, а капитан на должности первого ПНШ. Фамилию майора я уже не помню, а капитан был Голиков, то ли сын, то ли племянник известного генерал-полковника. Позднее я слышал, что он дотянул до генеральского чина.
Я не стану рассказывать подробности прощального парада в Клуже, ибо он прошел по одному сценарию с братиславским. Теперь я шел впереди полкового знамени, а мое место в строю занимал майор-стажер. Румыны прощались с нами так же тепло и не жалели ни цветов, ни улыбок. Тут же была объявлена погрузка в эшелоны. Полк должен был перевозиться в двух эшелонах со всеми людьми, лошадьми, вооружением и обозами. Погрузка проходила в городе Плоешти, куда уже была подведена широкая российская колея. Первым эшелоном в нашем корпусе был наш первый батальон и все штабные подразделения с артиллерийскими батареями. Начальником эшелона считался командир полка. Наш эшелон возглавлял заместитель командира полка полковник Виноградов, пониженный с должности командира дивизии. До войны он был начальником военного училища, на Кавказе в боях командовал стрелковой дивизией, но, доведенный до отчаяния, запил и был назначен с большим понижением, которое ускорило его окончательное падение.
При загрузке в эшелон я понял, как мало я еще знаю армейскую жизнь. Это был мой второй переезд по железной дороге на очень большое расстояние, тем более с лошадьми, которые требовали выводки, а личный состав требовал настоящего питания из походных кухонь и организацию помывки в пути в местах дневок. Всего этого мы не проходили... Итак, эшелоны держали путь на северо-восток до Харькова. Конечного пункта никто не знал. После я узнал о том, что Макаль в Харькове сумел сгрузить полностью заполненную повозку с парой лошадей и еще несколько упаковок добра, награбленного на фронте. Теперь наш путь лежал к Волге. Кажется, в Куйбышеве (Самаре), мы узнали о начале боевых действий с Японией. Приняли это как должное по отношению к нашим союзникам. Переехали Волгу и проследовали дальше на Актюбинск, Кызыл-Орду, Чемкент, Арысь. Справа и слева нас окружали пустынные казахские степи. На последней станции в степи нам предстояла выводка лошадей и мытье в бане.
Я совершенно не знал офицеров полка и только на остановках начал с ними знакомиться. Ехали мы в товарном вагоне. У вагонов проходили местные жители и предлагали на продажу ведрами очень дешево соль. Мой ординарец по имени Юрка купил за мои деньги несколько ведер по пять рублей и высыпал ее в углу, а через пару дней поменял ее на замечательные яблоки в Алма-Ате. Ходили и нищие вдоль вагонов и просились проехать с нами до Алма-Аты и далее, но все это запрещалось. Среди попрошаек я увидел одну молодую женщину, совсем не похожую на местных раскосых аборигенок. На руках у нее был грудной ребенок. Она была истощенной, одета в сильно потрепанную, когда-то модную шерстяную кофту. Поразила меня и ее золотая коронка зуба, явно предназначавшаяся для украшения, Она просила хлеба или сухарей для грудного малыша. Я велел Юрке дать ей несколько сухарей и спросил, откуда она, так как ее красивая внешность выдавала, скорее всего, горянку с Кавказа, о чем я ей и сказал прямо. Она ответила утвердительно, что она карачаевка с Кавказа. В эти края их всех выселили поголовно на вымирание. ( Если следовать логике Александра Захаровича, то всех русских выселили для процветания в окопы, и пока они процветали и здравствовали в атаках на немецкие пулеметы, бедные чеченцы, карачаевцы и немцы страдали в тылу. (Мухин Ю.И.))
Я назвался ее земляком, она спросила, какой я станицы, я назвал, и она заплакала, так как она не раз в ней бывала в довоенное время. Мне стало жаль ее и ребенка. Она сообщила о том, что здесь похоронила отца, умершего от голода, и мать находится при смерти. Глядя на нее, вполне можно было поверить ее словам. Я попросил ее подождать, а ординарца Юрия послал в вагон с продовольствием, чтобы помощник командира полка по снабжению отпустил круп, муки и сухарей по объему солдатского вещевого мешка. Я попросил Юру помочь отнести этот мешок до их стоянки в конце кишлака. Она много раз оглядывалась, глазами, полными слез, благодарила, и даже не находила слов, какими можно было высказать благодарность за такую неожиданную помощь.
Примерно часом позднее к нашему вагону подбежал капитан, замполит 2-го батальона, и начал меня умолять, чтобы я отпустил его на несколько дней разыскать и навестить здесь умирающих родителей и после догнать эшелон скорым поездом. Я догадался, что он тоже мой земляк, в суете не вскрытый соответствующими органами и не отстраненный от должности. Я выдал ему отпускной билет на неделю и хотел написать записку об отпуске продуктов, но он ответил, что возьмет их из батальонных продуктовых трофейных запасов.
Догнал он эшелон уже на Турксибе и рассказал о трагедии их народа, подвергшегося стопроцентной депортации, и о высылке чеченцев, ингушей, балкарцев, калмыков, крымских татар, немцев Поволжья и других народностей якобы за сотрудничество с оккупантами. Я по опыту понимал, что отдельные личности могли пойти на это, но чтобы карать полностью нацию — это мне казалось невероятным и несправедливым. Мой земляк сказал, что с прибытием на место выгрузки и ему уготовлена такая же участь.