Девяносто третий год - Виктор Гюго

Пока пчела оставалась в комнате, трое ребят не спускали с нее глаз. Пчела осмотрела всю библиотеку, залетела во все углы, налеталась по всей комнате, как будто она была дома, в своем улье, и в качестве крылатой, жужжащей гостьи заглядывала через стеклянные дверцы на корешки книг, как будто желая ознакомиться с заглавиями последних. Окончив свой осмотр, она улетела.

— Она отправилась к себе домой, — проговорил Рене-Жан.

— Это зверь, — заметил Гро-Ален.

— Не зверь, а муха, — наставительно произнес Рене-Жан.

— Мука, — поддакнула Жоржетта.

Затем Гро-Ален нашел где-то веревочку, на одном конце которой был узел, схватил ее указательным и большим пальцами за конец, противоположный узлу, и стал кружить ее вокруг себя, с глубочайшим вниманием следя за кругами, описываемыми ею по воздуху. Со своей стороны, Жоржетта, снова превратившись в четвероногое существо, продолжала ползать в разных направлениях по полу. Наконец ей удалось сделать важное открытие: она наткнулась в своих странствованиях на старое, изъеденное молью кресло, из-под обивки которого, через несколько дыр, выглядывал конский волос. Это кресло сильно заинтересовало ее: она стала ковырять пальчиком дыры и вытаскивать из них конский волос.

Вдруг она подняла кверху пальчик, что должно было означать: «Слушайте». Оба мальчика повернули головы. Издали доносился какой-то грохот. Вероятно, нападающие совершали какой-нибудь маневр возле леса. Лошади ржали, барабаны били, пушки грохотали, цепи лязгали, рожки перекликались, и весь этот разнообразный шум сливался в какую-то страшную гармонию. Удивленные и восхищенные этим новым развлечением дети стали прислушиваться.

— Это Боженька шумит, — проговорил Рене-Жан.

IV

Шум вскоре прекратился, но Рене-Жан оставался погруженным в задумчивость.

Каким образом возникают и исчезают мысли в этих маленьких головках? Действию каких таинственных законов подчинена работа этих шатких и несформировавшихся рассудков? В этой маленькой задумавшейся головке в эту минуту перемешалось все: и Боженька, и молитва, и сложенные ручки, и какая-то нежная улыбка, останавливавшаяся когда-то на вас, но которой теперь уже не было видно, и Рене-Жан прошептал вполголоса:

— Мама.

— Мама, — повторил Гро-Ален.

— Мама, — пролепетала Жоржетта.

Рене-Жан принялся прыгать. Гро-Ален не замедлил последовать его примеру. Вообще, Ален считал своею обязанностью рабски копировать все движения и жесты своего старшего брата. Жоржетта была самостоятельнее. Трехлетнему возрасту свойственно подражать четырехлетнему; но полуторагодовалый ребенок стремится к большей независимости.

Жоржетта осталась сидеть на полу, лепеча время от времени какие-нибудь слова. Она не любила говорить фразами, для нее это было пока тяжело, а изъяснялась лишь отрывочными словами и односложными изречениями. Она была мечтательница. Однако по прошествии некоторого времени пример подействовал заразительно и на нее; она нашла нужным подражать братьям, и все три пары маленьких босых ножек принялись топать, семенить и прыгать по старому пыльному дубовому паркету, под строгими взорами мраморных бюстов, на которые Жоржетта бросала иногда беспокойные взгляды, лепеча: «Люди». Хотя она и старалась подражать братьям, но она охотнее ползала на четвереньках, чем бегала на двух ножках.

Вдруг Рене-Жан, приблизившись к одному из окон, поднял голову, но сейчас же живо опустил ее и спрятался за притолоку окна: он заметил кого-то, смотревшего на него. Это был один из «синих», который, воспользовавшись кратким перемирием и, быть может, отчасти нарушая его, рискнул приблизиться до рва, откуда можно было заглянуть внутрь библиотеки. Увидев, что Рене-Жан прячется, Ален счел нужным также спрятаться рядом с ним. Жоржетта тоже последовала примеру старших братьев. Они сидели там молча, неподвижно, причем Жоржетта приложила свой пальчик к губам. По прошествии нескольких минут Рене-Жан рискнул высунуть голову, — солдат все стоял на прежнем месте. Рене-Жан быстро отдернул голову, и трое малюток не осмеливались переводить дыхание. Наконец этот страх надоел Жоржетте, и она, в свою очередь, решилась выглянуть. Солдат ушел. Они снова принялись бегать и играть.

Гро-Ален, хотя вообще старался подражать Рене-Жану и преклонялся пред ним, имел, однако, одну склонность — он любил делать находки. Его братишка и сестренка вдруг увидели его неистово скачущим, причем он тащил за собой небольшую тележку на четырех колесах, которую откопал неизвестно откуда. Эта кукольная тележка, очевидно, валялась здесь, всеми забытая, в течение многих лет, в добром соседстве с творениями гениев и с бюстами мудрецов. Быть может, это была одна из игрушек, которою забавлялся Говэн, будучи ребенком.

Ален сделал из своей бечевки кнутик, которым он бойко пощелкивал, чем немало гордился. Это, впрочем, слабость всех изобретателей: если нельзя открыть Америку, то открываешь тележку. Все-таки открытие. Но этой находкой ему пришлось поделиться с другими: Рене-Жан пожелал впрячься в нее, а Жоржетта — в нее залезть.

Рене-Жан изображал собою лошадь, а Гро-Ален — кучера. Но так как оказалось, что кучер не умел править, то лошади пришлось его учить, как что делается.

— Кричи: «ну-у!» — сказал Рене-Жан Алену.

— Ну-у! — повторил Ален. Но в эту минуту экипаж опрокинулся и Жоржетта покатилась по полу. Иногда и ангелы умеют кричать, и Жоржетта закричала благим матом. Потом ей захотелось плакать.

— Сударыня, — заметил ей Рене-Жан, — вам стыдно плакать: вы большая.

— Я больсая, — повторила Жоржетта, и сознание своего величия заставило ее забыть про падение.

Карниз под окнами был очень широк. На нем насело немало пыли, нанесенной сюда с площадки; дожди снова превратили эту пыль в землю, ветер принес сюда семена, и некоторые травки воспользовались импровизированной грядкой для того, чтобы пустить здесь ростки. Между прочим, ухитрился пустить здесь корни один вид терновника, известный под именем «лисьей морошки». Стоял август, и ветка была покрыта ягодами; она спускалась до самого пола.

Все тот же Гро-Ален, открывший уже веревочку, открывший тележку, открыл теперь и эту ветку. Он приблизился к ней, сорвал ягодку и съел ее. «И мне!» — проговорил Рене-Жан. Жоржетта тоже подоспела, галопируя на руках и на коленках. Они втроем обобрали ветку и съели все ягоды. При этом они до того перепачкали себе лица, что из трех маленьких серафимов превратились в трех маленьких фавнов, что вызвало бы негодование Данте и привело бы в восторг Вергилия. При этом они все трое заливались смехом.

По временам они кололи себе пальцы, но не обращали на это внимания. Жоржетта протянула старшему брату свой пальчик, на котором выступила капелька крови, и проговорила, указывая на ветку:

— Она кусается.

Гро-Ален, который тоже успел уколоться, подозрительно взглянул на ветку и проговорил:

— Это зверь.

— Вовсе не зверь, а палка, — поправил его Рене-Жан.

— Злая палка, — сердито пробормотал Гро-Ален. Жоржетте и на этот раз захотелось было плакать, но вместо того она засмеялась.

V

Однако Рене-Жан, завидуя, может быть, успешным открытиям своего младшего брата, задумал великий проект. Уже в течение некоторого времени, срывая морошку и укалывая себе пальцы, он неоднократно обращал взоры к предмету, похожему на церковный аналой и стоявшему посреди библиотеки. На этом аналое, или пюпитре, лежал знаменитый фолиант «Святой Варфоломей».

Это был, действительно, великолепный и замечательный том in quarto. Он был издан в Кельне знаменитым издателем Библии 1682 года Блёвом или, по-латыни, Цезиусом. Он был напечатан не на голландской, а на прекрасной белой арабской бумаге, приводившей в восхищение Эдризи, сделанной из шелка и хлопка, и никогда не желтевшей. Переплетен он был в позолоченную кожу, с серебряными застежками; белые листы в начале и в конце книги были сделаны из того редкого пергамента, который можно найти только в монастыре Святого Матурина и нигде больше. Том этот был переполнен гравюрами на меди и на дереве и географическими картами разных стран. В виде предисловия к нему был напечатан протест печатников, бумажников и книготорговцев против эдикта 1635 года, облагавшего налогом «кожу, пиво, парнокопытных животных, морскую рыбу и бумагу», а на оборотной стороне заглавного листа можно было прочесть посвящение Грифам, игравшим в Лионе такую же роль, какую Эльзевиры играли в Амстердаме. Все это делало этот экземпляр почти такою же достопримечательностью, как и московский «Апостол».

Вообще книга эта была очень красива и поэтому Рене-Жан рассматривал ее, быть может, с излишним вниманием. Фолиант был раскрыт как раз на странице, на которой был большой эстамп, изображавший святого Варфоломея, несущего в руке содранную с него кожу. Эту гравюру, благодаря наклонному положению верхней доски пюпитра, можно было разглядеть снизу. Когда были съедены все ягоды морошки, Рене-Жан взглянул на картинку жадно-зловещим взором; а Жоржетта, следившая глазами за направлением взоров старшего брата, тоже заметила гравюру и пролепетала: