Сенека. Собрание сочинений - Луций Анней Сенека

между мною, глупцом, и тобою, мудрецом, если каждый из нас желает быть богатым?» Весьма существенная. У мудреца богатство играет служебную роль, а у глупца – господствующую; мудрец нисколько не поддается влиянию богатства, для вас же богатство составляет все. Вы привыкаете и привязываетесь к нему, как будто кто-нибудь обещал вам вечное владение им, мудрец же тогда больше всего думает о бедности, когда его окружает богатство. Ведь и полководец никогда так слепо не полагается на мир, чтобы не готовиться к войне, считая ее объявленной даже в мирное время. Вас пленяет красивый дом, как будто он вне всякой опасности и слишком велик для того, чтобы у судьбы хватило сил истребить его. Вы безмятежно забавляетесь богатством, не предвидя угрожающей ему опасности, – так не раз подвергающиеся блокаде варвары, будучи незнакомы с военными орудиями, беспечно смотрят на осадные работы, не понимая цели возводимых вдали сооружений.

То же самое происходит с вами: вы живете праздно среди своих сокровищ, не думая о тех многочисленных отовсюду угрожающих несчастных случаях, жертвой которых каждую минуту может сделаться эта богатая добыча. Если же отнять богатство у мудреца, то у него останется вся его собственность, так как он живет, довольствуясь настоящим и не заботясь о будущем. Сократ или другой мудрец, имеющий такое же право восставать против условностей человеческой жизни и отличающийся такой же силой духа, скажет: «Я ни в чем так глубоко не убежден, как в том, что я не должен приноравливать своего поведения к вашим взглядам. Осыпайте меня со всех сторон своими обычными упреками – я буду считать их не поношением, а жалким ребяческим лепетом». Вот что скажет достигший мудрости человек, которому нравственная безупречность дает право хулить других не из ненависти к ним, а в видах исцеления. К этому он присовокупит: «Я тревожусь вашим мнением, имея в виду не себя, а вас, потому что проявлять ненависть к добродетели и порицать ее – значит отказаться от надежды на исправленье. Вы меня ничуть не обижаете, как и богов не оскорбляют люди, разрушающие их жертвенники, но злой умысел и злая воля усматриваются даже там, где они не могут причинить вреда.

Я отношусь к вашим бредням так, как всеблагий и всемогущий Юпитер – к нелепым вымыслам поэтов, из которых один наделяет его крыльями, другой – рогами; этот изображает его прелюбодеем и ночным гулякой, тот – грозой богов, иной – притеснителем людей, а если послушать других поэтов, то он и похититель благородных отроков, своих же родственников, и отцеубийца, и завоеватель чужого, и притом отцовского, царства. Этими измышлениями достигнуто лишь то, что люди потеряли бы стыд перед грехом, если бы они поверили, что боги столь порочны. Но хотя ваши наветы меня совсем не оскорбляют, однако в ваших же интересах я позволяю себе дать вам совет: относитесь с уважением к добродетели. Верьте тем, которые уже давно стремятся к ней и утверждают, что предметом их стремлений служит великая возрастающая с каждым днем сила. Почитайте ее самое наравне с божествами, а последователей ее наравне с жрецами и при всяком упоминании ее священного имени в философских рассуждениях храните благоговейное молчание». Выражением «favete linguis»[10] не испрашивается, как думает большинство, одобрение слушателей, а предписывается молчание, чтобы священнодействие могло совершиться надлежащим образом, не будучи нарушаемо ни одним зловещим словом.

XXVII

Но еще гораздо более необходимо требовать молчания от вас, чтобы вы с глубоким вниманием выслушивали всякое изречение этого оракула. Когда какой-нибудь обманщик, потрясая систром[11], по долгу службы рассказывает вам небылицы; когда какой-нибудь мастер делает себе порезы на мышцах, слегка ранит до крови свои руки и плечи; когда зазывает какой-нибудь юродивый, ползая на коленях по улице; когда старец в полотняной одежде, держа перед собой лавровую ветвь и светоч среди белого дня, восклицает, что какой-нибудь Бог разгневался, – вы сбегаетесь, слушаете и, заражая друг друга исступлением, утверждаете, что такой человек вдохновлен свыше.

Так вот к вам обращается Сократ из той темницы, которую он очистил своим пребыванием и окружил таким почетом, каким не пользуется курия[12]. Он взывает к вам: «Что это за безумие? Что это за враждебная богам и людям страсть поносить добродетели и оскорблять святыни кощунственными речами? Если можете, восхваляйте хороших людей; в противном случае уходите прочь! А если уж вам хочется так гнусно буйствовать, журите друг друга. Когда же вы безумно восстаете против неба, вы, я не говорю – совершаете святотатство, нет! вы только напрасно себя утруждаете. Некогда я дал Аристофану[13] повод к насмешкам: тогда весь сонм комических поэтов стал осыпать меня своими ядовитыми остротами. Но вот моя добродетель прославилась, как раз благодаря тем нападкам, которым она подверглась, так как ей полезно быть на виду и подвергаться испытаниям, и никто не имеет лучшего представления о ее величии, чем тот, кто в борьбе с нею почувствовал ее силу. Так твердость камня лучше всего известна тем, которые его разбивают. Я выдерживаю ваши удары, как скала, одиноко возвышающаяся над поверхностью изобилующего мелями моря, о которую беспрестанно разбиваются налетающие со всех сторон волны, не будучи в состоянии ни сдвинуть ее с места, ни разрушить, несмотря на частый прибой в течение столь многих веков. Подступайте же, нападайте. Благодаря своей выносливости, я одержу над вами верх. Кто нападает на неприступную твердыню, тот только во вред себе употребляет свои силы. Поэтому постарайтесь найти себе какую-нибудь мягкую и податливую мишень, в которую могли бы вонзаться ваши стрелы. Охота вам доискиваться чужих пороков и судить других?»

«Почему этот философ, – спрашиваете вы, – живет на широкую ногу, почему он задает такие роскошные пиры?» Будучи покрыты множеством чирьев, вы замечаете чужие прыщики. Это производит такое впечатление, как если бы страдающий отвратительной коростой стал смеяться над родинкой или бородавкой на прекрасном теле. Упрекайте Платона в том, что он требовал денег, Аристотеля – что он их принимал, Демокрита – что он пренебрегал ими, Эпикура – что он их тратил, а меня лично укоряйте за нравственную неустойчивость Алквиада и Федра. О, как счастливы были бы вы в действительности, если бы только вам удалось подражать нашим порокам! Оглянитесь же лучше на свои собственные недостатки, которые терзают вас отовсюду, частью приставши к вам с внешней стороны, частью отзываясь жгучей болью в самом сердце. Жизнь человеческая не так устроена, чтобы вы, несмотря на плохую осведомленность о своем положении, имели достаточно времени изощрять свой язык в поношении лучших людей.

XXVIII

Но вы этого не понимаете, да и