По страницам «Войны и мира». Заметки о романе Л. Н. Толстого «Война и мир» - Наталья Григорьевна Долинина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зачем Толстому нужно так подчёркивать неразбериху происходящего на войне? Конечно, Пьеру простительно не понимать, кто кого взял в плен, но ведь французский офицер тоже недоумевает!
Толстой стремился показать войну глазами её участников, современников. Но иногда он всё-таки смотрит на неё с расстояния полувека – не из 1812, а из 1862 года. Он видит и плохую организацию, и неудачные планы, и удачные планы, которые рушатся из-за плохой организации. Всё это приводит его к мысли о ненужности планов и руководства вообще – с этой мыслью Толстого нам трудно согласиться.
Но, кроме того, у Толстого есть ещё одна цель. В начале третьего тома он сказал, что война – «противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие». Прошлой войне вообще не было оправданий, потому что вели её императоры, а народам она не была нужна. В этой войне есть правда: когда враг приходит на твою землю, ты вынужден защищаться, – это и делала русская армия. Но война не становится от этого праздником; она по-прежнему остается грязным, кровавым делом – и только на батарее Раевского Пьер понял это до конца. „Нет, теперь они оставят это, теперь они ужаснутся того, что они сделали!“ – думал Пьер, бесцельно направляясь за толпами носилок, двигавшихся с поля сражения.
Но солнце, застилаемое дымом, стояло ещё высоко, и… гул выстрелов, стрельба и канонада не только не ослабевали, но усиливались до отчаянности, как человек, который, надрываясь, кричит из последних сил».
Там, где стрельба и канонада «усиливались до отчаянности», был князь Андрей. Полк его стоял в резервах под огнём артиллерии, «не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь ещё третью часть своих людей», а многие были убиты раньше. Самое страшное, самое горькое было то, что люди бездействовали: «кто сухой глиной… начищал штык; кто разминал ремень… кто… переобувался. Некоторые строили домики… или плели плетёночки из соломы…» Люди стояли без дела – и их убивали.
Когда читаешь о том, как смертельно ранили князя Андрея, охватывает такой ужас, что забываешь вдуматься в подробности. А самое обидное, что его гибель представляется бессмысленной. Он не бросился вперёд со знаменем, как при Аустерлице; он не был на батарее, как под Шенграбеном, – весь его военный опыт и ум уходили на то, чтобы, прохаживаясь по полю, считать шаги и прислушиваться к свисту снарядов.
Он видит войну не так, как Пьер, ему знаком каждый дымок, каждый звук: «Одна, другая! Ещё! Попало…», «Нет, пронесло. А вот это попало».
В этом бесцельном хождении настигает его вражеское ядро. (Толстой называет его гранатой, но это именно ядро, а не то, что мы теперь называем гранатой.)
Стоявший рядом с князем Андреем адъютант лёг и ему крикнул: «Ложись!» Князь Андрей стоял и думал о том, что не хочет умереть, и «вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.
– Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… – он не договорил».
Что он хотел сказать? Какой пример вы подаёте солдатам?! Значит, из-за этого умер от тяжёлой раны князь Андрей Болконский – из-за того, что не лёг на землю, как адъютант, а продолжал стоять, зная, что ядро взорвётся. Неужели нужно было отдать эту прекрасную жизнь только для того, чтобы показать пример?
Он не мог иначе. Он, с его чувством чести, с его благородной доблестью, не мог лечь. Всегда находятся люди, которые не могут бежать, не могут молчать, не могут прятаться от опасности. Эти люди гибнут, но они – лучшие. И гибель их не бессмысленна: что-то она рождает в душах других людей, не определимое словами, но очень важное.
Князь Андрей ещё не умер – жизнь ещё пошлёт ему встречу с Наташей. Но сейчас его несут к санитарной палатке, и там, потеряв сознание от мучительной боли и очнувшись, «в несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина». Столько месяцев князь Андрей гонялся за этим человеком – и вот он перед ним, но нет прежней ненависти: «восторженная жалость и любовь к тому человеку наполнили его счастливое сердце».
Потому ли всё так изменилось, что князь Андрей – на грани смерти? Или потому, что на войне всё оборачивается иначе, чем в мирной жизни? Или, как думает он сам, только теперь, когда уже поздно, открылась ему та терпеливая любовь к людям, которой учила его сестра! Никто не может ответить на эти вопросы, но когда впервые читаешь «Войну и мир» и по этой книге узнаёшь войну, только здесь, в санитарной палатке, начинаешь вполне разделять ненависть Толстого к безжалостной кровавой бойне.
А Наполеон в это время, «жёлтый, опухлый, тяжёлый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом… сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы… Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого считал себя причиной, но которого он не мог остановить». (Курсив мой. – Н. Д.)
Здесь впервые Толстой показывает его естественным. Накануне битвы он долго и с удовольствием занимался своим туалетом, затем принял приехавшего из Парижа придворного и разыграл небольшой спектакль перед портретом своего сына…
Зовёт он любезного сына,
Опору в превратной судьбе;
Ему обещает полмира,
А Францию только себе.
Но в цвете надежды и силы
Угас его царственный сын…
Трагедия отца, обречённого на разлуку с ребёнком, была особенно понятна и близка Лермонтову, с детства оторванному от своего отца. Но и другие писатели жалели Наполеона, страстно любившего своего сына и потерявшего его. О горе императора было написано немало стихов, пьес, рассказов.
Толстой знает, что впереди – остров Святой Елены и вечная разлука с сыном, что сын умирает юным. Но он не жалеет Наполеона. Ему кажется напускной, фальшивой эта выставленная напоказ отцовская любовь. Толстому ближе сдержанные чувства; его оскорбляет то, что Наполеон любуется портретом сына чуть ли не на глазах всей армии. Открытые проявления любви
