Афинские убийства, или Пещера идей - Хосе Карлос Сомоса

Вывод, кажется, ясен: кто-то заменил страницы текста Монтала на другие, точно такие же, на моем собственном столе, и было это недавно. Должно быть, это кто-то, кто знает меня, по крайней мере знает, как я выгляжу, потому что он смог ввести в описание статуи поразительные подробности. А с другой стороны, кто мог бы вырвать страницы оригинального произведения и заменить их своим собственным текстом с единственной целью помучить переводчика?

Как бы там ни было, ясно, что теперь спать спокойно я не смогу. Да и работать спокойно тоже не смогу, потому что как мне узнать, чье произведение я перевожу? Хуже того: смогу ли я переходить от предложения к предложению, не думая о том, что, возможно, некоторые из них, а может, и все они – прямые послания таинственного незнакомца для меня? Теперь, когда во мне поселилось сомнение, как могу я быть уверенным, что другие фрагменты, из предыдущих глав, никак не связаны со мной? Литературная фантазия настолько двусмысленна, что не нужно даже нарушать правил игры: само подозрение, что кто-то их, может быть, нарушил, все ужасно меняет, все ставит с ног на голову. Будем же откровенны, читатель: нет ли у тебя иногда ошеломляющего ощущения, что текст, например, вот этот, который ты сейчас читаешь, обращается лично к тебе? И когда тебя охватывает это ощущение, разве не трясешь ты, моргая, головой и не думаешь: «Глупости какие. Лучше об этом забыть и читать дальше»? Суди же тогда, до какой степени дошел мой ужас, когда я абсолютно точно узнал, что часть этой книги касается меня, без всяких сомнений!.. Да, именно «ужас». Привык всегда смотреть на тексты со стороны… и вдруг – находишь себя в одном из них!

Значит, нужно что-то делать.

Для начала я приостановлю работу, пока дело не прояснится. И еще: попытаюсь поймать моего неизвестного посетителя…

56

За прошедшие часы я вновь обрел контроль над нервами. При чиной этому прежде всего то, что я рационально распределил время отдыха между абзацами: разминаю ноги и делаю несколько кругов по темнице. Благодаря этой разминке я смог лучше обозначить сжатое пространство, в котором я нахожусь: прямоугольник четыре на три шага с жалким ложем в углу и столом и стулом около противоположной стены; на столе – мои рабочие бумаги и Монталов текст «Пещеры». Кроме этого, у меня есть – о, непозволительная роскошь! – выкопанная в полу дыра для справления нужд. Крепкая окованная железом деревянная дверь лишает меня свободы. И ложе, и дверь, не говоря уже о дыре, самые обыкновенные. Однако стол и стул кажутся дорогой мебелью. Кроме того, у меня есть множество принадлежностей для письма. Все это – хорошая приманка, чтобы я не скучал. Единственный свет, дозволенный моим тюремщиком, – это жалкая капризная лампа, которая стоит передо мной на столе. Так что, как бы я ни противился, в конце концов, я сажусь и продолжаю перевод, хотя бы для того, чтобы не сойти с ума. Я знаю, что именно этого хочет Некто. «Переводи!» – приказал он мне через дверь уже… сколько часов назад?… Но… А, я слышу шум. Уверен, что это еда. Наконец.

57

В моей «темнице-пещере» я тоже вижу тени: эллинские слова кружатся у меня перед глазами – как давно уже я не видел света солнца, этого света Благости, который порождает все сущее? Дня два? Три? Но за лихорадочной пляской букв я угадываю «изогнутые клыки» и «взъерошенную», «грубую» шерсть Идеи кабана, связанной с третьим подвигом Геракла, поимкой Эриманфского вепря. И даже если слово «кабан» нигде не упомянуто, я все равно его вижу – мне кажется, даже слышу: хриплое сопение, поднятая ногами пыль, раздражающий хруст ветвей под его копытами – а значит, Идея Вепря существует, она так же реальна, как я сам. Может быть, Монтала интересовала эта книга, потому что он считал, что она окончательно доказывает платоновскую теорию Идей? А Некто? Почему он сначала играл со мной, добавляя к оригиналу поддельный текст, а потом выкрал меня? Хочу кричать, но, думается, больше всего мне бы помогла разрядиться Идея Крика.

58

Да. Очень, Крантор. Я перевожу твои слова, жуя мерзость, которую Некто соизволил налить сегодня в мою миску. Хочешь чуть-чуть попробовать?

59

Да, эйдетические слова этой главы, я уже заметил. Все равно спасибо, Крантор.

60

Да, и это правда. Крантор, ты все угадываешь. С тех пор, как я здесь заперт, запор – одна из главных моих проблем.

61

Наверное, я сошел с ума. Я разговаривал с героем книги! Мне вдруг показалось, что он обращается ко мне, и я ответил ему в примечаниях. Возможно, все это из-за того, что я долго сижу в этой темнице, ни с кем не общаясь. Но правда и то, что Крантор все время балансирует на линии, разделяющей выдумку и реальность… Точнее: на линии, разделяющей литературу и не литературу. Крантору все равно: правдоподобен он или нет; ему даже нравится изобличать окружающие его словесные трюки, как когда он подчеркнул эйдетические слова.

62

Я вспомнил, что еще не писал, как попал в эту темницу. Если эти примечания и вправду помогут мне не сойти с ума, пожалуй, лучше мне будет поведать все, что со мной случилось, как бы обращаясь к моему будущему маловероятному читателю. Позволь же мне, читатель, вновь прервать повествование. Я знаю, что читать дальше книгу тебе интереснее, чем выслушивать мои беды, но не забывай: хоть я и изгнан вниз страницы, ты должен уделить мне немного внимания в знак признательности за мой плодотворный труд, без которого ты не мог бы наслаждаться этим произведением, которое так тебе нравится. Так что запасись терпением и прочитай меня.

Вы, наверное, помните, что в ночь, когда я окончил перевод предыдущей главы, я вознамерился поймать моего неизвестного гостя, таинственно подделавшего текст, над которым я тружусь. С этой целью я выключил все огни в доме и притворился, что ложусь спать, но на самом деле устроился караулить в гостиной, укрывшись за дверью, ожидая «визита». Когда я уже был почти уверен, что в эту ночь он уже не придет, послышался шум. Я высунулся за приоткрытую дверь и только успел заметить, как на меня накинулась какая-то тень. Проснулся я с сильной головной болью и обнаружил, что меня заперли в этих четырех стенах. Что до темницы, я уже описал ее и отсылаю любопытного читателя к предыдущему примечанию. На столе был текст Монтала и мой собственный перевод, кончавшийся на шестой главе. Сверху на нем лежала написанная изысканным почерком записка на отдельном листке: «ТЕБЕ НЕ СЛЕДУЕТ ЗНАТЬ, КТО Я. ЗОВИ МЕНЯ «НЕКТО». НО ЕСЛИ ТЫ В САМОМ ДЕЛЕ ХОЧЕШЬ ОТСЮДА ВЫЙТИ, ПЕРЕВОДИ ДАЛЬШЕ. КОГДА ОКОНЧИШЬ, ПОЛУЧИШЬ СВОБОДУ». Пока это единственный контакт с моим безымянным похитителем. Ну, кроме записки, еще и этот, не мужской и не женский, голос, который иногда слышится из-за двери темницы, приказывая мне: «Переводи!» Так я и делаю.

63

Я не поддался властному искушению уничтожить эту поддельную восьмую главу, которую мой похититель, несомненно, подложил в книгу. Единственное, в чем этот сукин сын не ошибся, это слезы: в последнее время я очень часто плачу. Это один из способов измерить время. Но если Некто думает, что сведет меня с ума с помощью этих подставных страниц, он очень ошибается. Теперь я знаю, для чего они ему: это сообщения, указания, приказы, угрозы… Он уже даже не старается скрыть их незаконное происхождение. Читать самого себя в первом лице – ощущение тошнотворное. Чтобы от него избавиться, я постарался представить, что сказал бы на самом деле. Не думаю, что я «застонал» бы, как утверждает текст. Я подозреваю, что задал бы гораздо больше вопросов, чем это его жалкое создание, пытающееся мне подражать. Однако, что касается плача, он попал в точку. Начинаю перевод текста, который, я полагаю, и есть настоящая восьмая глава.

64

Дело идет очень медленно! Очень медленно! Очень МЕДЛЕННО! Если я хочу выйти отсюда, то должен переводить быстрее.

65

Это эйдезис, тупица, эйдезис, ЭЙДЕЗИС! Этот эйдезис все меняет, всюду лезет, на все влияет: сейчас это идея «медлительности», за которой в свою очередь скрывается другая идея…

66

Прошу прощения, но вынести я этого не могу. Эйдезис проник и в описания, и встреча Гераклеса с Ясинтрой рассказана невыносимо медленно. Злоупотребляя полномочиями переводчика, я постараюсь сжать описание, чтобы продвигаться побыстрее, и ограничусь рассказом о главном.

67

Тут я остановлюсь. Оставшаяся часть длиннейшего абзаца – занудное описание каждого шага Гераклеса, приближавшегося к Ясинтре: однако, как это ни парадоксально, Разгадыватель все-таки до нее не доходит – это напоминает Ахиллеса, который никогда не обгонит черепаху у Зенона Элейского (отсюда и выражение «элейский отрезок»). Все это вместе с часто повторяющимися словами «медленный», «тяжкий», «неуклюжий» и метафорами земледелия наводит на мысль о подвиге со стадами Гериона, медлительным скотом, который Геракл должен был похитить у чудовища Гериона. Иногда встречающийся эпитет «тяжконогий» – гомеровский, ибо для автора «Илиады» волы «тяжконогие»… И раз уж речь идет о тяжести и медлительности, должен отметить, что я наконец смог полностью справить свои нужды, что улучшило мое настроение. Быть может, конец моего запора послужит добрым знаком и станет предвестником быстроты и достижения целей.