Габриель Гарсия Маркес. Путь к славе - Юрий Папоров

«Дитя своего времени, повесть „Полковнику никто не пишет“ — вторая книга Гарсия Маркеса. Но и она не открыла ему дверь ни в одно издательство, — утверждает Плинио А. Мендоса. — Помню, я долгое время таскал с собой копию рукописи, напечатанную на желтоватых листах дешевой бумаги. Я показывал ее многим влиятельным людям, которые могли оказать содействие в публикации, но, по их мнению, она не представляла никакой литературной ценности» (20, 70).

— Между романами «Палая листва» и «Сто лет одиночества» появились повесть «Полковнику никто не пишет», роман «Недобрый час» и сборник рассказов «Похороны Великой Мамы»; это реалистическая проза, строгая по конструкции и лапидарная по стилю, без какой-либо мистики и гипербол. Как ты объяснишь такую перемену? — спрашивал Плинио своего друга в 1981 году, за несколько месяцев до присуждения Гарсия Маркесу Нобелевской премии.

— Уже после «Палой листвы» я был абсолютно убежден в том, что всякий хороший роман должен быть художественным отображением действительности. Книга вышла в свет, как ты помнишь, когда Колумбия переживала время кровавых политических репрессий, и мои политические единомышленники, коммунисты, вбили в меня серьезный комплекс вины. «Это роман, который не обличает и ни с кого не срывает масок» — так они мне заявили. Эта концепция, как я теперь вижу, была слишком примитивной и вообще ошибочной, однако в те дни она вынудила меня думать, что я обязан заниматься только тем, что происходит в стране. Это означало, что я должен был отойти от моих изначальных литературных взглядов, к которым, к счастью, я сейчас вернулся. Однако была серьезная опасность сломать себе хребет. «Полковнику никто не пишет», «Недобрый час» и некоторые рассказы из сборника «Похороны Великой Мамы» — это произведения, навеянные колумбийской действительностью, и их рациональная структура определялась характером темы. Я не жалею о том, что сочинил эти книги, однако они входят в разряд заказной литературы, в которой всегда есть некоторая статичность в силу того, что она опирается на действительность. Хорошие эти книги или плохие, но они всегда заканчиваются на последней странице. Они куда более ограниченны в сравнении с тем, что я способен создать.

— Что тебя заставило изменить направление?

— Раздумья над тем, что я писал. Я долго и мучительно размышлял, пока наконец не понял, что мой компромисс, мое отступление не было связано с политической и социальной реальностью моей страны.

— Это означает, что ты на собственном примере отказался от заказной литературы, которая нанесла такой ущерб литературе стран Латинской Америки.

— Как тебе хорошо известно, я не меняю своих политических пристрастий.

— Ты говоришь о социализме…

— Да, я хочу, чтобы мир стал социалистическим, и думаю, что рано или поздно так и будет. Однако у меня есть много сомнений насчет того, что мы обычно называем заказной литературой, или, точнее, социальным романом, который есть наиболее законченная форма этой литературы. Уверен, ограниченное видение мира, присущее такого рода литературе, никому не принесло никакой пользы. Она не только не формирует общественное сознание, но наоборот, тормозит этот процесс. Латиноамериканский читатель ждет от любого романа чего-то большего, чем изображения разного рода притеснений и проявлений несправедливости, которыми он сыт по горло. Мои партийные друзья, которые почему-то чувствуют себя обязанными диктовать писателям, как и о чем писать, занимают, возможно, сами того не понимая, позицию реакционную, поскольку ограничивают тем самым свободу творчества. Полагаю, что роман о любви столь же значителен, как и любой другой. На самом деле обязанность любого писателя — и обязанность, если хочешь, революционная, — это писать хорошо.

Пожалуй, самый тяжелым в жизни писателя оказался 1956 год, когда он заканчивал повесть «Полковнику никто не пишет»; он перечитывал рукопись, рвал страницы, писал их заново, не имея в это время почти никаких средств к существованию. Он выкуривал за ночь работы до трех пачек самых дешевых сигарет и слал кому только мог письма с просьбой о помощи.

Просьбы были разного характера. Германа Варгаса, своего ближайшего друга из Барранкильи, Гарсия Маркес, например, умолял прислать ему в Париж самую лучшую книгу о бойцовых петухах. Такой книги в Колумбии не оказалось, и Варгас обратился за помощью к своему приятелю, в то время находившемуся в Гаване, так что через три месяца у Гарсия Маркеса было подробное рукописное сочинение на интересовавшую его тему (33).

Работу в Париже он так найти и не смог. «Когда он съел последний франк, остававшийся от суммы, полученной за авиабилет, то собрал бутылки, старые журналы и газеты, снес старьевщику и получил несколько франков», — сообщает нам Дассо Сальдивар (28, 345). Впоследствии сам Гарсия Маркес рассказывал, что в то время его выручала солидарность и взаимовыручка латиноамериканских студентов. Если кто-то покупал кусок мяса на один бифштекс, то в придачу брал косточку, чтобы несколько приятелей могли сварить из нее бульон, и прочее в том же роде (28, 345).

Однако наступил день, когда Гарсия Маркес вновь обрел почву под ногами. Именно в тот день он дошел до того, что попросил в метро у какого-то француза десять франков. Выручил его Плинио А. Мендоса, который в сентябре начал печатать статьи Гарсия Маркеса в венесуэльском журнале «Элита», где он работал. А один художник из Венесуэлы, который пел на эстраде ночного клуба «Эколь», предложил Габриелю петь с ним дуэтом, так что писатель смог зарабатывать за вечер пятьсот франков — один доллар.

В Барранкилье верные друзья — mamadores de gallo из «Пещеры» — Альфонсо Фуэнмайор, Герман Варгас, Альваро Сепеда Самудио и Алехандро Обрегон создали ОДПГ (Общество друзей помощи Габито): они собрали деньги, обменяли их на купюру в сто долларов и послали ее в Париж весьма оригинальным способом.

— Чему ты радуешься? Рот до ушей! — Хесус Сото, которого друзья называли Чучо, гримировался перед выходом на сцену.

— Коньо, я разбогател! Сегодня выпьем! — Габриель ликовал.

— Когда успел? Вчера вечером хныкал, что друзья шлют глупые открытки, а помогать не помогают.

— Вчера в двенадцать ночи, после концерта!

— Нашел кошелек? Или кого ограбил?

— Да ты послушай, Чучо. Забавная история! Тебе такую не придумать.

Хесус поглядел на часы.

— Ладно, выкладывай. Время еще есть.

— Все дело в той почтовой открытке! Спускаюсь я вчера с чердака, а мадам Лакруа сует мне открытку из Барранкильи. Друзья поздравляют. С чем это, думаю? Когда я тут с голоду подыхаю. «Козлы!» — подумал я и бросил открытку в мусорный бак. Вечером прихожу. Карахо! Теперь меня ждет письмо из Барранкильи. В нем мои дорогие друзья сообщают, что, прибегнув к тайному способу пересылки, который использовали коммунисты, они вложили сто долларов между двумя склеенными открытками. У меня ноги подкосились. Бросился в мусорный бак. Бог мой, а она, миленькая, лежит там себе под кучей отбросов.