Берег черного дерева и слоновой кости. Корсар Ингольф. Грабители морей - Луи Жаколио

— Все это очень интересно, но положительно не значит ничего… Вы ведь говорите истинную правду?

— О, конечно…

— Но против вас правда официальная, правда административная, и этим сказано все!

— Как? Истинная правда, как вы ее называете…

— Не имеет отношения к делу. Она нам, впрочем, и не нужна, это было бы против дисциплины… Истинная правда может не всегда быть на стороне начальства, между тем как правда официальная… О, в ней мы уверены! Ведь мы сами ее создаем!.. Послушайте, — продолжал бюрократ самодовольным тоном, — ваша наивность трогает меня, и я, пожалуй, для пользы вашей будущности, скажу вам: величие, силу и прочность французской администрации составляет то, что все ее члены знают только официальную правду, а официальная правда — это воля начальства. Мы — орудие правительства. Люди исчезают, а канцелярии остаются. Вернитесь, господа, в свои семейства и ждите приказаний министра!

— Ну? — спросил Барте своего товарища. — Чувствуете ли вы себя способным служить официальной правде?

— Нет, — ответил Гиллуа, — и думаю, что моя административная карьера кончена. Но надо признаться, что все это очень печально…

В тот же день молодые люди подали в отставку.

— Мы свободны, Гиллуа, — сказал Барте, — пойдемте же, мои родные с нетерпением желают видеть того, о ком я говорил как о брате… О чем вы задумались?

— Я думаю о Лаеннеке, о больших реках, бесконечных горизонтах Африки… Я тоскую по девственному лесу…

Корсар Ингольф

Часть первая

Пираты мальстрема

Глава I

Таинственный корабль

Багрово-красное солнце садилось за мыс Нордкап, и под его огненными лучами сверкали и пламенели голубые ледники Гренландии и необозримые снежные равнины Лапландии.

Сердитый северный ветер гнал из Ледовитого океана огромные волны, которые с шумом и грохотом сталкивались друг с другом, вздымаясь к небесам, так что их седые верхушки, казалось, лизали нависшие над морем тяжелые свинцовые тучи, то расступались, образуя провалы и бездны, а потом налетали на прибрежные скалы и подводные рифы и, разбившись о них, одевали их плащом седой пены и отступали с глухим рокотом, чтобы через минуту вернуться с удесятеренной силой.

Небольшой корабль, судя по оснастке — бриг, делал невероятные усилия, чтобы преодолеть сопротивление ветра и волн и выйти в открытое море.

Все его маневры свидетельствовали об опытности капитана, и все-таки бриг оставался беспомощной игрушкой волн, увлекавших его к возвышавшейся у берега грозной линии скал и утесов, предательски скрытых в кружевах пены.

На капитанском мостике брига стояли два человека. Один из них, высокий и стройный, с открытым, мужественным лицом, на котором нельзя было прочесть ни тени страха или беспокойства, приставив к губам рупор, отдавал команду, стараясь перекричать шум и рев бури.

Шестьдесят человек матросов, обессилев в неравной борьбе и хватаясь за канаты и веревки, чтобы не быть унесенными в море волнами, которые то и дело низвергались на палубу брига, исполняли его приказания.

Товарищ его, закутанный в большой непромокаемый плащ с капюшоном, был далеко не так спокоен.

— Всему виной твоя беспечность, Ингольф, — раздраженно говорил он. — Нам следовало прийти сюда на час раньше, и мы бы еще до бури были в закрытом фиорде[37].

— Опять упреки! — пробормотал Ингольф. — Жаль только, что этим ты делу не поможешь и не изменишь направления ветра. Это было бы спасением…

— Что ты сказал: спасением?!

— Ну да, если через полчаса ветер не переменится — мы погибли.

— Погибли?!

— Я уже испробовал все средства, и скоро нам останется одно: рубить мачты.

— Но твоя опытность! Неужели она тебе ничего не подскажет?.. Как можешь ты рассуждать так спокойно?.. Твое хладнокровие приводит меня в бешенство!..

— Моя опытность здесь ни при чем. Что я могу сделать против ветра и течения, которые несут нас к берегу?

— Значит, у нас нет никакой надежды на спасение?

— Нет, если только в ближайшее время ничего не случится.

— Неужели ты надеешься на чудо?

— Нет! Но ветер капризен, как женщина. К тому же на море трудно что-нибудь предугадать. Стоит, например, тем тучам на западе пролиться дождем, и море успокоится.

— Не случится ли это слишком поздно?!

— Замолчи, трус! Мне противен твой страх! — воскликнул Ингольф. Помолчав немного, он добавил: — Неужели, Над, ты никогда не сумеешь быть настоящим мужчиной?

При этих словах человек, которого звали Надом, сделал резкое движение, как будто протестуя. Капюшон упал с его головы и открыл копну рыжих волос, из-под которой дико сверкал единственный зрячий глаз. Другой глаз, выбитый из орбиты, мутный и неподвижный, держался каким-то чудом на красных волокнах.

Широкий, с толстыми губами рот, открывающий зубы-клыки, и приплюснутый, с большими ноздрями нос делали это лицо похожим на чудовищную звериную маску.

— О, нет, Ингольф! — проговорил он решительно и твердо. — Никто не скажет, что Надод Красноглазый испугался смерти. Но умереть теперь, когда мы уже почти у цели, когда месть так близка… Ведь я двадцать лет ждал этой минуты!.. О, мне кажется, я начинаю сходить с ума!.. — воскликнул страстно Надод.

— Что касается меня, — возразил Ингольф, — я ничего не имею против такой смерти: погибнуть в борьбе за обладание тридцатью миллионами гораздо почетнее, чем умереть на виселице. И все-таки какой-то тайный голос подсказывает мне, что еще не пробил последний час жизни корсара Ингольфа Проклятого.

И как бы подтверждая его слова, сгустившиеся на горизонте тучи разразились дождем, и ветер стих.

Некоторое время спустя бриг входил в Розольфсский фиорд, где никакая буря ему уже не могла быть опасна.

Глава II

Корсар Ингольф

Никто на бриге, не исключая ближайших помощников, не знал прошлого Ингольфа.

Известно было только, что он когда-то служил в датском военном флоте, но потом вышел в отставку.

В 1788 году, когда началась война между Россией и Швецией, Ингольф предложил последней свои услуги.

Король шведский, Густав III, дал под его команду быстроходный, прекрасно вооруженный бриг и крейсерский патент, дающий ему право на ношение капитанского мундира.

Набрав себе команду из самых отчаянных головорезов, Ингольф выказывал чудеса храбрости и в самом непродолжительном времени заслужил славу бесстрашного и грозного корсара.