Гибель «Русалки» - Фрэнк Йерби

– Между прочим, – продолжал да Коимбра, – один из членов вашей команды сбежал к мсье Уазо. Вы знаете это, капитан?

– Нет, черт возьми! – воскликнул капитан Раджерс. – А кто?

– Да эта скотина из Марселя, Ласкаль. Сегодня утром он появился на борту «Луи», жаловался на плохое обращение. Дескать, один из ваших младших офицеров жестоко его избил. Думаю, он вполне это заслужил. Хотел бы я увидеть человека достаточно сильного, чтобы отдубасить это животное. Ведь он будто сделан из дуба…

– Сейчас я вам его представлю, – усмехнулся капитан Раджерс. – Господин Фолкс, подойдите сюда, пожалуйста!

Гай приблизился.

– Этот мальчик! – воскликнул монго. – Не может быть! Господи, как же он сумел?

– Отвага, а к тому же – преимущество в быстроте и сноровке. Так или иначе, я рад избавиться от Ласкаля. Отличный подарок для Уазо! А теперь, сеньор да Коимбра, разрешите представить вам моего штурмана Гая Фолкса…

Монго Жоа встал и протянул руку.

Гай не сдвинулся с места, храня холодное молчание.

– Господин Фолкс! – прогремел капитан Раджерс. – Что это значит?

–Я с Миссисипи, сэр, – спокойно сказал Гай. – Мы не подаем руки неграм. Никаким неграм, сэр, даже таким изысканным, красноречивым мулатам.

Капитан Раджерс вскочил, лицо его было каменным.

– Господин Фолкс, – сказал он ледяным тоном, – ступайте вниз. Считайте, что вы под арестом.

– Не надо, капитан, – рассмеялся монго. – Мне нравится его самообладание. Прошу вас, простите мальчика. Он молод, и ему еще многому предстоит научиться. Мне и раньше встречались южане. Ужасно упрямые люди, но при этом очень порядочные, если жизнь научила их уму-разуму. Я, может быть, даже смогу, по мере своих сил, способствовать его образованию…

– Ладно, – сказал Джеймс Раджерс, – но только при условии, что вы сразу же извинитесь, господин Фолкс!

Гай взглянул на капитана.

– Это приказ, сэр? – спросил он.

– Конечно! – проревел Раджерс.

– Тогда я приношу извинения.

– Хорошо, можете идти, – произнес капитан холодно.

На следующий вечер монго устроил им африканское пиршество, которое не уступило бы королевскому по своей щедрости. Там были зажаренные целиком молочные поросята, начиненные картофелем и маниокой, цыплята, тушенные в свежем виноградном соке и поданные с гроздьями винограда и миндалем, рис с шариками бараньего фарша и молотым арахисом. На десерт подали вареный рис, высушенный на солнце и истолченный в пудру, которая была затем вновь проварена в козьем молоке и перемешана с медом, а для тех, кто обладал более тонким вкусом, – дольки апельсина, посыпанные сахаром и высушенным кокосом, плавающие в розовой воде среди лепестков роз.

Все это запивалось пальмовым вином, бренди, шерри, портвейном, виски, джином, какао-ликером, абсентом и дюжиной других напитков, о которых Гай и не слыхивал. Он потягивал вино маленькими глотками, помня о совете отца не напиваться в присутствии человека, которому не доверяешь.

Он видел, что даже капитан навеселе, что же касается дона Хорхе Санчеса, то он пел кастильские песни, выкрикивая их во всю мощь легких. Да и сам монго уничтожил чудовищное количество спиртного, но, насколько мог заметить Гай, это никоим образом на него не повлияло. Монго поднял огромные руки и дважды хлопнул в ладоши: тотчас в комнате появились музыканты. У них были арфы – деревянные треугольники со струнами из тростниковых волокон, банджо – бутылочные тыквы, с туго, как барабан, натянутыми шкурами и струнами из кишок, маримба – примитивные ксилофоны из дощечек красного дерева с тыквенными резонаторами под каждой из них. Были, конечно же, и неизменные тамтамы.

По сигналу монго они подняли адский шум, который Гай вначале едва ли мог воспринять как музыку. Но вскоре из визгливого диссонанса начал выделяться отчетливый ритм. Барабаны подхватили его, усилив, затем занавески, отделяющие гостиную от алькова, раздвинулись, и одним длинным парящим прыжком вылетела и встала перед оркестром танцовщица из Тимбо. У племени фулахов из Тимбо арабская кровь преобладает над негритянской, и это сразу бросалось в глаза. Густые черные брови сходились над орлиным носом; горящие пламенем глаза были как раскаленные угли; на ее, словно из красного дерева, лице выделялись губы цвета темного вина, полные, влажные и зовущие. Она была обнажена до пояса, если не считать бряцающих браслетов. Ее великолепные груди, высокие и торчащие, блестели от ароматизированного масла, которым была умащена вся верхняя часть тела. На ней были турецкие шаровары дымчато-багряного цвета, стан танцовщицы опоясывал кушак, какие носят в гареме, стройные лодыжки охватывали браслеты чеканного золота. В уши были вдеты золотые кольца, и, когда она, вращаясь, приблизилась, Гай увидел, что у нее проткнуты ноздри и в одной из них – жемчужина величиной с яйцо небольшой птицы.

Она все кружилась и кружилась, и вместе с ней, подобно языку пламени, кружился повязанный вокруг головы алый шелковый шарф, а из-под него, как темный дым от огня, пенились черные словно ночь волосы. Когда же ритм барабанов замедлился, она остановила свое кружение как раз напротив Гая. Широко расставив ноги и подняв руки к потолку, танцовщица стояла совершенно неподвижно, хотя казалось, что ее стройное тело выше бедер жило своей собственной жизнью. Постепенно волнообразная дрожь охватила ее: мускулы под кожей цвета красного дерева вздымались и ползли вверх как змеи, в то время как великолепные груди совершали кругообразные движения в наполненном дымом благовоний воздухе. Она теперь двигалась короткими резкими толчками, пока не оказалась в каких-то дюймах от юноши. И вот ее мускулистое тело уже покачивалось рядом с ним, как большая, темная, удивительно грациозная змея, но чудесным образом не касалось его. Лицо Гая стало краснее закатного солнца, а на лбу выступили большие капли пота, блестевшие в свете масляных ламп.

Музыка резко смолкла. И мгновенно, как будто с наступлением тишины из нее ушла жизнь, девушка из Тимбо всем своим внезапно ослабевшим, словно бескостным, телом рухнула в руки Гая Фолкса. А он сидел как истукан, с выражением такого нелепого изумления и испуга на юном лице, что вся компания покатилась со смеху. Они хохотали во все горло, улюлюкали, гоготали, хлопали друг друга по спине, показывая трясущимися от смеха пальцами на ошеломленного юношу.

«Прокляни их всех Бог, – подумал Гай. – Я покажу им, как надо мной смеяться!»

Внезапно он подался вперед, пригнув танцовщицу к полу, нашел ее рот и грубо впился в него губами – глаза ее широко открылись, опалив его пламенем, а затем вновь закрылись, что, видимо, означало полную расслабленность, сдачу на милость победителя.