Древо Жизни - Гай Кей

Айлиль плакал, когда говорил с ним, но сообщил ему все, что нужно, и он слушал внимательно, потому что одно дело просто умереть, но совсем другое — умереть бессмысленно. И, слушая короля, он позволял его словам сплетаться в сложный узор в такт той музыке, что звучала у него в душе и влекла его куда-то, и потом, когда он вышел из дворца вместе с Горласом и еще двумя сопровождающими через потайную калитку, эти слова и эта музыка продолжали нести его на своих волнах.

Над ними светили звезды, вдали чернел лес. Пол по-прежнему слышал музыку, которая, похоже, и не думала умолкать. И он вспомнил, что так, в конце концов, и не попрощался с Кевином, что было очень грустно, но, в общем-то, по сравнению с тем, что ему сейчас предстояло, казалось всего лишь досадной оплошностью.

А потом лес уже не чернел вдали, а обступил его со всех сторон, и оказалось, что, пока он шел, успела взойти ущербная луна, озарившая серебристым светом деревья вокруг. Но музыка по-прежнему была с ним и с ним были последние слова Айлиля: «А теперь я отдаю тебя Морниру. На три ночи и навсегда». Так сказал тогда король. И заплакал.

И теперь, слыша в душе своей эти слова и эту музыку, он увидел перед собой то, что и должен был увидеть: лицо той, которую он никак не мог оплакать. Темные ее глаза. Ни у кого на свете не было таких глаз! И в этом мире тоже!

И он вошел в Священную рощу, и роща эта была темна. И деревья трепетали на ветру, что дул в этой роще, — то было дыхание божества. На лицах спутников Пола был написан страх, когда послышались эти вздохи, похожие на дыхание моря.

Они вели его меж расступающимися и вновь сходящимися стволами деревьев, и ветви раскачивались у него над головой, и вскоре он увидел, что тропа, по которой они шли, стала совершенно прямой, а деревья по обе стороны от нее выстроились двумя стройными рядами, и он двинулся дальше по этому коридору один — мимо Горласа, влекомый звучащей в душе музыкой, — и приблизился к тому месту, где высилось Древо Жизни.

Это был дуб-великан, темный, почти черный, с узловатым дуплистым стволом, огромный, как дом. Он высился в одиночестве посреди жертвенной поляны и цепко сжимал землю своими корнями, старыми, как сам этот мир, бросая вызов звездам, светившим в небесах, и все вокруг было пронизано неописуемой магической силой. И, стоя перед Древом Жизни, Пол ощутил, как эта неведомая сила пронизывает его, жаждет его крови, его жизни, и понял, что вряд ли сумеет дожить до конца третьей ночи на этом дереве, и все же шагнул вперед — чтобы ни в коем случае не повернуть назад! — и музыка тут же умолкла.

Они сняли с него одежду и обнаженным привязали к стволу при свете ущербной луны. Когда же они ушли, на поляне воцарилась полная тишина, если не считать неумолчных вздохов листвы. Оставшись один, он почувствовал, как его всего пронизывает та могучая сила, которой полнится Древо Жизни, и если бы у него было в жизни еще хоть что-то, чего он мог бы бояться, он, конечно же, испугался бы.

И это была первая ночь Пуйла-чужеземца на Древе Жизни.

Глава 8

А в другом лесу, к востоку от Парас-Дерваля, все еще пели альвы, и под их пение Дженнифер начала засыпать. Под звездным небом голоса альвов и лунные лучи сплетались в дивную печальную мелодию, но печаль, звучавшая в ней, была столь древней и глубокой, что казалась почти наслаждением.

Она приподнялась и села на приготовленном для нее ложе.

— Брендель?

Он подошел и преклонил перед ней колено. Теперь его глаза были совершенно синими. А в последний раз, когда она заглядывала ему в лицо, они были зелеными, как и у нее самой. А днем, там, на холме, они были золотистыми…

— Скажи: вы бессмертны? — сонно спросила она.

Он улыбнулся.

— Нет, госпожа моя. Бессмертны только Боги, но некоторые полагают, что даже и Боги со временем умрут. Мы, альвы, действительно живем очень долго, и убивает нас не старость, госпожа моя; мы умираем от меча, от огня, а то и от сердечной тоски. И еще порой, когда кто-то из нас устанет от жизни, усталость эта заставляет его плыть вслед за своей песней. Хотя это совсем другое…

— Плыть?

— Да, на запад. Там есть одно место — его не найдешь на картах, — созданное Ткачом для светлых альвов… Туда мы и отправляемся, когда покидаем Фьонавар. Если только Фьонавар не убьет нас прежде.

— А сколько тебе лет, Брендель?

— Я родился через четыре века после битвы у подножия горы Рангат. Так что теперь мне чуть более шестисот лет.

Дженнифер потрясение молчала. Да и действительно, что тут можно было сказать. Рядом с ней мирно спали Лаэша и Дранс. Чистыми голосами пели альвы, и она поплыла куда-то в светлые дали на волнах этой прекрасной музыки, а потом незаметно уснула.

Брендель долго смотрел на спящую Дженнифер, и глаза его были по-прежнему синими и очень спокойными; в них читалось глубокое восхищение красотой в любом ее воплощении. Впрочем, в этой девушке он видел и нечто большее. Она кого-то ему напоминала, он это знал, точнее, чувствовал, и все же хоть и не сомневался в своей правоте, никак не мог вспомнить, на кого же она так похожа, а потому и предупредить никого не сумел.

Наконец он встал и присоединился к своим сородичам, чтобы спеть последнюю песню. Как всегда, это был «Плач Ра-Термаина», посвященный всем погибшим альвам. Они пели о тех, кто погиб недавно в Пендаранском лесу, и о тех, кто умер давным-давно и кому теперь уж не суждено услышать ни их сегодняшнего пения, ни своей собственной песни. И так пели альвы, что даже звезды над деревьями, казалось, стали светить ярче, хотя, возможно, это было лишь потому, что перед рассветом небо всегда кажется более темным. И, допев эту последнюю песню до конца, альвы притушили костер и улеглись спать.

Светлые альвы — народ древний и прекрасный, и глаза их, меняющие свой цвет и похожие на вспышки разноцветного пламени, отражают великую душу этого народа; все их искусство проникнуто духом глубочайшего почитания великого Ткача, ибо светлые альвы — самые мудрые и блестящие из его детей. И вечный праздник жизни вплетен в самую суть их существования, и на древнейшем языке названы они именем Света, противостоящего Тьме.

Но альвы, увы, не бессмертны.

Двое альвов, стоявшие в ту ночь на страже, погибли от отравленных стрел; еще четверым перерезали горло волки. Нападение было таким предательски внезапным, что эти четверо не успели даже как следует проснуться. Один, правда, все-таки громко закричал, предупреждая остальных, и даже сумел, будучи смертельно раненным, заколоть напавшего на него волка своим кинжалом.

Отважно сражался маленький отряд альвов, разя врага светлыми мечами и острыми стрелами, ибо природное изящество и ловкость представителей этого народа в случае необходимости становятся смертельно опасными.