Том 2. Повести - Кальман Миксат

Михай Силади, дядя Матяша, сделал своего племянника из узника королем, а тот, как бы в знак признательности за это, сделал дядю из регента узником. Такой обмен — не редкость в истории. Великий король поступил тут (может быть, единственный раз в жизни) — несправедливо, но, как ни странно, именно за этот поступок он получил прозвище «Матяш Справедливый».

А все потому, что ореол славы Михая Силади к этому времени сильно потускнел. Да оно и понятно: что бы ни взял в свои руки правитель — лопату или метлу, люди норовят вышибить этот инструмент у него из рук. Порою мне кажется, что я слышу даже, как облегченно вздохнули мелкие дворяне в своих сельских поместьях, услышав от возчиков, проезжих путников, остановившихся подковать коня, или от ринувшихся во все концы с пакетами конных нарочных о низвержении Силади: «Ну, слава тебе, господи!» — и несколько дней, недель и даже месяцев кряду обсуждали между собой это великое событие:

— Вот тебе и маленький Матяш! Кто бы мог подумать? Черт побери, с родным дядей так разделаться! Но это-то и хорошо! Справедливость прежде всего. Великий король получится из Матяша!

И судьба Матяша была решена, народ распахнул душу и заключил его в свои объятия. Тот, кто хочет покорить сердце народа, должен завладеть его фантазией.

Только сам-то юный король вскоре пожалел о случившемся: рука у него была, правда, жесткая, да сердце мягкое. В бессонные ночи дядя часто стал являться ему — худой, обросший, с укоризненным взглядом. А днем юноша постоянно читал невысказанную печаль, укоризну во взоре своей матушки Эржебет Силади.

И судьбе, видно, тоже было так угодно, чтобы однажды в руки короля попалась та самая книга дел государственных, которую, по поручению регента, вел дьяк Балтазар. В ней были записаны все просьбы и решения по ним. Король листал книгу и про себя думал: следовало бы, пожалуй, выполнить эти обещания. Ведь то, что в свое время сказал регент, было равносильно королевскому слову.

Ну что ж, быть по сему! И в числе прочих дел на поверхность снова всплыло прошение селищенских женщин. Мало того, короля больше других заинтересовала запись: «Просят у короля мужчин — регент обещал». Ну и ну! Тут пахнет какой-то доселе не виданной проделкой. Расследовать, и притом немедленно. И вот Балаж Пронаи уже сбирается в дорогу и едет к себенскому графу Дёрдю Доци — выяснить все подробности этого дела, поскольку Матяш намерен выполнить обещание, данное когда-то его дядей.

Поручение короля пришлось для придворных весьма кстати. Обычно мелкие дела остаются не замеченными в тени дел больших. Но на этот раз в Буде стояло полное затишье: ни одна былинка на ниве политики, казалось, не шелохнется. Все разговоры при дворе сводились к единственной теме — каким путем вернуть домой из неметчины венгерскую корону *. Впрочем, и эта тема мало-помалу утратила злободневность. Сказал же старый Гара *: «Или златом, иль булатом». Что еще можно добавить к этому? Словом, полный штиль царил во дворце, и потому поездка Пронаи явилась своего рода пикантной закуской. Бездельники-пажи, беспутные царедворцы использовали ее для сплетен и бессовестного зубоскальства.

Дьяк Келемен (разумеется, по поручению Уйлаки *) сочинил стихотворный пасквиль «Путешествие каплуна в Трансильванию», в котором, насколько нам известно, не пощадил даже самого короля.

Однако и люди серьезные осуждали господина Пронаи: он-де сам себя не уважает, коли берется за такого рода поручения.

— Постыдился бы, — со смехом говорили они. — На голове ни единого волоска нет, а туда же…

Канижаи как-то за обедом в доме Доборов сказал:

— Король с помощью Пронаи хочет сотворить большее чудо, чем в свое время Иисус Христос. Иисус одной рыбой накормил не помню уж сколько тысяч человек, а король посылает одного старого хрыча насытить не знаю уж сколько сотен баб.

Словом, шутки так и сыпались — разумеется, грубые, соответствовавшие тяжелым сапожищам, доспехам и шлемам, которые люди тех времен носили. Тонко отточенные остроты в ту пору еще дремали под панцирем камня, из которого — придет время — и будут построены школы.

А что правда, то правда, — не к чему было посылать бедного Пронаи в Трансильванию, поскольку о случае в Фогараше королю подробнейше доложили Банфи, Розгони и Канижаи, которые были тогда в свите Силади. Банфи даже откровенно посоветовал королю:

— Лучше всего, ваше величество, собрать со всей Венгрии слепых и послать их селищенским бабам. Потому что, ей-богу, очень уж они непривлекательны на вид.

Разумеется, такие разговоры не позволяли делу кануть в Лету. Пусть бы себе говорили — но беда в том, что все эти едкие насмешки, ядовитые укусы, мелкие шпильки в конце концов растравили госпожу Пронаи, урожденную Магдалину Галфи, любимейшую фрейлину Эржебет Силади. Госпожа Пронаи подняла скандал. А уж перелить горечь из своего сердца в чужое женщина всегда сумеет. Вскоре мать упрекнула короля, напомнив ему, в какую мерзкую историю впутал он бедняжку Пронаи на старости лет, послав его с подобным поручением. Матяш улыбнулся.

— Ах, матушка, не верьте придворным! Кто-кто, а вы-то знаете их. Они же все видят в превратном свете и еще более превратно пересказывают. Речь идет всего-навсего о том, что в одной местности совершенно перевелись мужчины, поля стоят непаханые, бесплодные. Вот тамошние женщины и просят рабочую силу.

— Бессовестные создания, — заметила Эржебет Силади презрительно. — Надеюсь, ты им ничего не обещал?

— Не от меня это зависит, — отвечал король. — Михай Силади уже принял решение по делу, а для меня всякое его распоряжение свято.

— Вот как?! — переспросила королева, и лицо ее омрачилось. — Михай Силади?! Ну конечно, теперь он для тебя только Михай Силади. Почему ты уже не называешь его дядей?

— Ну, дядя…

— Можешь добавить: «Мой дядя-узник». Ах, дети, дети! — И ее прекрасные голубые глаза наполнились слезами.

Матяш тут же смягчился:

— Вам хорошо, матушка. Вы можете поплакать. А вот королю и плакать нельзя, как бы ни болело его сердце. Король, вот кто настоящий узник! Раб сознания, что он — король. Он не может быть ни разборчивым, ни брезгливым. Ваше дело совсем другое, вы можете видеть только одну сторону вещей. Если вам говорят: «В Селище переселяют мужчин, чтобы они обрабатывали пустующие поля», — это, по-вашему, умный поступок. А если женщины просят себе мужей, то это, на ваш взгляд, безнравственно. Для короля же это одно и то же. Потому что ему нужно не только о том думать, чтобы родился хлеб, но и о том, чтобы солдаты родились.

— К чему ты все это говоришь? Куда клонишь? — резко спросила мать короля.

— А к тому, матушка, — мягко ответил Матяш, — что вмешиваться в действия короля — дело трудное.

— О, я понимаю вас, ваше величество, — гордо и насмешливо заметила Эржебет Силади и, с достоинством подняв голову, удалилась в свои покои.

Однако своего она достигла: у короля пропала охота заниматься этим делом, и, хотя господин Балаж Пронаи присоединил к своему докладу еще и просьбу себенского губернатора о скорейшем разрешении вопроса, — Матяш не сделал никаких распоряжений по нему. Память королей подобна решету: мелкие зернышки просеиваются сквозь нее и остаются только крупные.

Прошел год, а то, пожалуй, и полтора, а дело все еще не тронулось с места. Но однажды, веселясь на свадьбе Анны Драгафи, король встретил в одной из зал Дёрдя Доци, себенского губернатора.

— А, Доци! Ты тоже здесь? Ну, расскажи нам, что нового в Трансильвании! Как поживают наши верные саксонцы и славные румыны?

Доци с глубоким поклоном отвечал:

— Исполнены преданности вашему величеству.

— Ну, а те твои женщины? Откуда они, кстати? — со смехом спросил король.

Трое-четверо вельмож тотчас же поспешили ему на помощь:

— Селищенские женщины.

— Да, да, селищенские. Что с ними?

— Все еще ждут обещанного, — улыбнулся Доци в ответ. Король задумался, и на лбу его собрались три знаменитые по историографиям складки.

— Не так-то все это просто, как вы думаете. Банфи порядком спутал наши расчеты. Он говорит, что уж больно некрасивы твои селищанки. А это усложняет дело. Ну кого я пошлю туда? Изувеченных на войне солдат, наемников? Разве заслужил отличившийся в боях воин, чтобы я его бросил к ведьмам и ксантиппам? Или иноземных пленников? Так они же непременно разбегутся!

— Доводы вашего величества мудры и убедительны, — в шутливом тоне возразил Дёрдь Доци, — но ошибочен их отправной пункт, потому что селищанок скорее можно назвать красавицами, чем даже заурядными женщинами.

Король расхохотался:

— Тогда решайте этот спор с Банфи. Я, право, теперь и не знаю, кому из вас верить. Или, погоди! — Король озорно подмигнул одним глазом. — Пришли-ка нам нескольких… в качестве образцов…

Много зерен из кошелки сеятеля пропадает бесполезно, угодив на межу или на полевую тропинку, много их выклевывают из борозды птицы. И никогда уже не вырастет из них колоса. Король куда могущественнее простого земледельца, но и из его слов не каждое колосится. Многие пропадают без пользы, а другие даже и зерна в себе не содержат. Если король — человек умный, ему следует говорить как можно меньше (а если не умный — и того меньше). Ведь если не каждое его слово заколосится — это еще полбеды; беда, когда взойдут и принесут плоды те слова, которых и произносить-то не следовало. Так что лучше бы королю не говорить и того немногого, что говорится им.