Книга с местом для свиданий - Горан Петрович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Добрый день.
— Добрый день, Покимица, добрый день... Я вот тут думаю, вы наверняка знаете, вы же здесь давно... — постоянно пытался что-нибудь вызнать у меня Тиосавлевич.
— Не знаю я ничего... Читаю просто так, для себя... А вы читайте сами... Все же написано, оставьте меня в покое... — Обычно я старался поскорее отделаться от его общества.
А потом, в семидесятых, начала появляться одна пара, в первый раз они, по всей видимости, просто забрели сюда по ошибке, кто его знает, где они нашли забытый роман, может, изъяли его из архива, а может, случайно наткнулись на него еще где-то. Дальше они все чаще и чаще одновременно раскрывали эту книгу, прохаживались по всему имению, кое-где делали замеры, в вилле, в отдельных комнатах, оценивали мебель, переписывая некоторые слова, которые я позже обнаруживал по другую сторону, в разных выступлениях и газетных статьях, но уже истончившимися, потрепанными, бледными, как тень тени. В том, что они имеют очень серьезные намерения, я убедился, когда случайно, занимаясь перголой с поздними розами, услышал, что они собираются переплести свой экземпляр книги в дорогой сафьяновый переплет.
— Других героев здесь нет, а когда избавимся от профессора и садовника, справиться с глухой старухой будет не трудно, там она не существует, здесь у нее нет никаких прав... — услышал я, скрытый от них кустами роз.
— Смотри-ка, вот слово прогресс, хотя оно встречается часто и там, но все равно может пригодиться, не помешает иметь его под рукой свежим, — нагнулся мужчина и что-то записал, разворошив клумбу ноготков, разросшихся в то лето как никогда буйно.
62
Возможно, появление Стонов ускорило замедленное течение событий. Значит, какие-то экземпляры романа Анастаса Браницы еще остались. Трое беженцев тоже поселились в детально описанном доме, и куда бы они ни направлялись, за ними следовала огромная тень. Разумеется, та пара, о которой я уже упоминал, безо всякого восторга наблюдала, то есть читала все это. Должно быть, поэтому вскоре они решили привести человека, который в соответствии с их требованиями сделает нужные им исправления, переделает то, что есть, и превратит их двоих в единственных хозяев этого имения.
— Я нашел одного студента, говорят очень способного, он внештатно работает редактором и корректором и согласен исполнить все и не болтать лишнего, начнем с фронтона... — слышал я, как они договаривались.
Однако всего за несколько часов до прибытия молодого человека совершенно неожиданно появилась она, Наталия Димитриевич, с огромным багажом, достойным кругосветного путешествия, в обществе некой Елены, компаньонки для совместного чтения. Сгорбленная, ссохшаяся, с морщинистым лицом, выпирающими суставами, она казалась попавшей в безжалостные тиски постоянно накатывающего прошлого и остановившегося будущего, будущего, которое не имело возможности развиваться, распространяться дальше. Но над всем этим по-прежнему светились ее большие спокойно-зеленые глаза, увеличенные стеклами очков. Конечно, прожитые годы оставили следы и на мне, я сгорбился, кожа моя до последней поры пропиталась свинцовой бледностью, скорее всего я больше почти не походил на того юношу, каким был пятьдесят лет назад, но моя любовь оставалась неизменной. Я старался читать рядом с ней, строку за строкой, останавливаясь там, где останавливалась она.
— Порог! — компаньонка помогала ей идти, двигалась она неуверенно, было очевидно, что не помнит многих слов.
— Трава, обычная свежескошенная трава... — Уже в первый день девушка вывела Наталию в французский сад, как раз в тот момент, когда я заканчивал восстановление перголы, уничтоженной варварскими действиями того самого непомерно усердного студента.
— Господи, а я ведь по-прежнему помню этот трагически красный цвет розы, — сказала она спокойно и потом заглянула мне в лицо. — А вы... Не могу вспомнить... Мы с вами раньше встречались...
— Не знаю... Возможно... — промычал я, впервые увидев свое отражение в ее глазах. — Я, знаете, Сретен... Покимица... Смотрю за садом...
— Это так чудесно с вашей стороны... Спасибо вам... Спасибо... — прошептала она, а меня пронзил такой стыд, что не осталось сил рассказать ей, кто действительно стоит перед ней.
ВОСЬМОЕ ЧТЕНИЕ
В котором речь идет
о еще одной облачной ночи,
но, к счастью, и о полнолунии
внутри книги,
о том, как готовят
постную долму,
о страдательном залоге,
о струнах,
настолько чувствительных,
что их звучание может нарушить даже
сквозняк,
изменение температуры
или настроение,
потом
об обмане собственной тени,
о предчувствии,
скрытом в куске порфира,
о неприятном разговоре с
редактором
и об окончательном сличении текстов.
63
В воскресенье Адам Лозанич несколько раз менял свои планы, он то и дело прерывал работу над романом, то собираясь выйти из дома, то снова возвращаясь к переплетенной в сафьян книге. Нет, на этот раз дело было не в желании увидеться в реальности с Еленой, Покимицей или каким-то другим читателем. Рядом с девушкой он провел большую часть вчерашнего дня, составляя ей компанию во время прогулок с госпожой Наталией Димитриевич. Действительно, после смерти профессора Тиосавлевича старая дама оказалась здесь одетой в траур, на ней была шляпа с почти непрозрачной черной вуалью, ее болезненная забывчивость усугубилась, или, может быть, это темная вуаль мешала все более бессвязным словам Наталии пробиться к собеседникам. Вместе с ее компаньонкой Адам пытался помочь ей восполнить нехватку воспоминаний, стараясь сделать для нее не только что-нибудь полезное, но и приятное, например, попытаться снова выманить музыку из расстроенных многолетним сквозняком струн. Хотя у него и не было особого таланта, хотя он никогда раньше не держал в руках ни одного музыкального инструмента, молодой человек долго возился с колками, то натягивая, то отпуская струны, проверяя гармонию тонов легким поглаживанием струн подушечками пальцев, правда без особого успеха, пока случайно не открыл тайну творчества. А все произошло в один момент, просто и слаженно, — вздыхая над арфой, Адам встал и распахнул ближайшее окно, восточный ветер проник в комнату и начал осторожно перебирать струны, госпожа Наталия Димитриевич неожиданно подняла голову и после целого дня молчания прошептала:
— Сен-Санс, «Фантазия для арфы».
— Вы что-то сказали? — вздрогнула девушка.
— Я говорю, «Фантазия для арфы»... Камиля Сен-Санса... Я это когда-то слушала... Если не ошибаюсь, в «Манеже»... Еще в детстве... Должно быть, отец меня водил... Это было блестящее выступление... Госпожи Николь Анки-Кастеран, профессора музыкальной школы имени Станковича... Во второй части концерта в сопровождении Оркестра королевской гвардии исполнялись произведения... — взволнованно продолжала старая дама.
— Как?! Вы уверены?! То есть, я имею в виду, вы твердо уверены, что это та самая «Фантазия»?.. — спросил молодой человек.
— Тсс... — послышалось из-под вуали старой дамы. — Тише... Слушайте, отдайтесь звукам... И все само станет вам ясно...
Арфа продолжала звучать. Елена и Адам то распахивали настежь, то лишь приоткрывали то одно, то другое, а то и сразу несколько окон музыкального салона, раздвигали или сдвигали гардины, ветер то струился беспрепятственно, то парусом вздувал занавески и таким образом виртуозно касался десятков струн стройного инструмента, свивая нежные композиции, а Наталия Димитриевич узнавала названия коротких произведений, объясняла транскрипции, комментировала технику исполнения и состав оркестра.
— Форе, «Эмпромти»... Словно только что слушала... «Арабеска» Дебюсси... Берлиоз... Пиерне... Милоевич... Бинички... А эта импровизация мне неизвестна... Надо бы ее записать... А то так и погибнет... — комментировала она отдельные произведения, судя по всему, безошибочно, хотя, как аплодируют, она забыла и после каждого исполнения приподнимала руки в черных нитяных перчатках, но ее ладони никак не могли найти друг друга, и вскоре она отказалась от этих попыток, на темной вуали появилось влажное пятно, должно быть, под ней она горько расплакалась.
Похоже, что музыка сломала Адама Лозанича. В воскресенье вечером явился заказчик и сел абзац за абзацем сравнивать, какую работу проделал молодой редактор. Требовавшихся и выполненных исправлений было гораздо больше, чем в предшествующие дни, это была и по-другому расставленная мебель в салоне, и ничем не оправданная новая стена, которая теперь непонятно зачем перегораживала столовую на два тесных помещения, и целый каталог личных вещей и одежды новых «владельцев», добавленных в шкафы, сундуки, комоды и ночные столики, и, кроме того, по всему тексту, от первых и до последних слов, где упоминался цвет фасада здания виллы, прилагательное «светло-темно-желтый» заменено на общепринятый «пепельно-серый». Исправлений было очень много, но молодой человек особенно гордился именно арфой, он еще раз открыл окно, чтобы доказать заказчику, что она может играть, и занавески от соприкосновения с впущенным ветром снова безудержно затрепетали, а стройный инструмент издал гармоничные звуки.
