Эпитафия шпиону. Причина для тревоги - Эрик Эмблер

После обмена вежливыми приветствиями мы пошли в каффе (два «ф» и сильный акцент, пожалуйста), где он познакомил меня со своим любимым напитком, который представляет собой коньяк с прицепом из пива. Я бы не стал пробовать это с английским биттером, но там получилось совсем неплохо. Во всяком случае, сняло напряжение после бесконечного путешествия. Затем следовало найти мне жилье. Беллинетти предложил занять квартиру Фернинга в многоквартирном доме рядом с Монте ди Пьета. Мы загрузили мой багаж в такси и поехали туда.

Представь себе помесь «Ритца», «Карлтона» и Букингемского дворца с примесью рококо и пикантности Лалика,[53] и ты поймешь, что я обнаружил. Здание, конечно, не очень большое, зато, вне всякого сомнения, роскошное. В сопровождении управляющего мы поднялись на третий этаж. Вот квартира синьора Фернинга, сказал управляющий. Он был очень симпатичным и доброжелательным синьором, этот синьор Фернинг. Его смерть — настоящая трагедия. Но управляющий будет рад оказаться полезным симпатичному синьору Марлоу. Квартирная плата всего шестьсот лир в неделю.

Знаешь, дорогая, вероятно, квартира стоит таких денег. На самом деле я считаю, что это даже дешево. Однако шестьсот лир в неделю!.. Либо управляющий пытался меня надуть (до сих пор многие считают всех американцев и англичан миллионерами), либо покойный и такой симпатичный синьор Фернинг заключил с компанией «Спартак» более выгодное соглашение, чем я. Управляющий был ошарашен моим решительным отказом и, искренне не понимая ситуацию, попытался показать мне что-то более роскошное и дорогое на втором этаже. Мы в беспорядке отступили. Нужно, чтобы Фитч подробнее рассказал мне о Фернинге.

Я не стал делиться с Клэр подозрением, что мой помощник мог договориться о комиссионных со сделки. Эта мысль пришла мне в голову, как только управляющий назвал цену, но Беллинетти вовсе не выглядел разочарованным, когда я отказался. Даже щедрые комиссионные не могут оправдать такую цену, и я сразу же отверг это предположение.

К тому времени действие пива с бренди начало ослабевать, и я почувствовал, что очень устал. Полный энтузиазма Беллинетти был настроен продолжать поиски квартиры, однако я решил, что лучше всего на день или два поселиться в отеле, а потом не спеша найти себе жилье. Здесь я оказался потому, что Беллинетти знаком с управляющим отелем.

Заведение не такое роскошное, как ты можешь подумать, глядя на почтовую бумагу. Похоже, теперь в моде «современность» а-ля Маринетти.[54] Единственный современный аспект «Парижа» — это паровое отопление, которое все время булькает и делает номер похожим на духовку. Остальное, должен признаться, осталось от Милана эпохи Наполеона. Полутемные коридоры, высокие потолки, много зеленого плюша и тусклого позолоченного гипса. В ресторане (всегда почти на две трети пустом) много больших зеркал с почерневшим серебряным покрытием. Моя кровать представляет собой гигантскую конструкцию красного дерева с плюшевым балдахином, украшенным впечатляющими золотыми кистями, тоже потемневшими, а стул, на котором я в данный момент сижу, настолько неудобен, что и не описать. Очевидно, «Париж» не приносит владельцам особой прибыли. Хотя мне еще не предъявляли счет за дополнительные услуги.

В целом Милан меня удивил — сам не понимаю почему. Ты знаешь, как это бывает: рисуешь в своем воображении какое-то место, а потом расстраиваешься, когда реальность не совпадает с представлением. Я всегда представлял Милан как скопление небольших домов в стиле Боргезе, сгруппированных вокруг огромного роскошного здания оперы, в котором обитают коренастые тенора, похожие на разбойников баритоны и необъятных размеров меццо-сопрано с длинными жемчужными ожерельями. На самом деле Милан — всего лишь итальянский вариант Бирмингема. Я еще не видел «Ла-Скала», но на афише прочел, что там ставят балет — даже не оперу. Единственная «достопримечательность», которую мне удалось посмотреть, — это редакция газеты «Народная Италия», откуда, как говорят, Муссолини отправился в поход на Рим. Беллинетти показал мне здание. Восторженный поклонник фашизма, он заявил, что Италия пойдет «к империи сквозь кровь». Чья это будет кровь, Беллинетти не уточнил; очевидно, он не предполагает, что его призовут пролить свою.

Впоследствии мне рассказали, что участие Муссолини в славном походе на Рим ограничилось прибытием в «вечный город» в спальном вагоне три дня спустя. Однако не подлежит сомнению, что марш начался именно от редакции «Народа».

Большую часть сегодняшнего дня я провел на виа Сан-Джулио. Сам офис находится на пятом этаже относительно нового здания, несмотря на небольшие размеры, довольно чистый и светлый. Мой персонал состоит из Беллинетти и двух сотрудников за пишущими машинками — мужчины и женщины. Мужчине двадцать два года, он белокур и застенчив. Зовут его Умберто, фамилию я пока не выяснил. Беллинетти говорит, что парень слишком много читает. У меня такое впечатление, что его не мешало бы хорошо накормить.

Женщина просто изумительна. Ее зовут Серафина, на месте глаз у нее два темных, таинственных колодца, кожа напоминает полупрозрачный воск, а при взгляде на одежду у тебя потекли бы слюнки. К сожалению, она чрезвычайно глупа. Боюсь, протеже Беллинетти. Не умеет даже печатать. Вид ее кроваво-красных ногтей, неуверенно дрожащих над клавиатурой пишущей машинки, вызывает у меня раздражение. В ближайшем времени нужно обсудить будущее нашей Серафины. У меня еще не было возможности вникнуть в работу офиса. Фитч вручил мне довольно длинные заметки на этот счет. Завтра начну расследование. Беллинетти заверяет, что все прекрасно. Надеюсь, он прав.

Единственным человеком, не принадлежащим к числу моих сотрудников, с которым я за это время познакомился, стал американец, снимающий помещение прямо под нами. Это странного вида надоедливый субъект с большим кривоватым носом, как у боксера-профессионала, вьющимися каштановыми волосами и неожиданно голубыми глазами; его плечи кажутся еще массивнее из-за того, что он чуть ниже меня ростом. Извини, что так подробно описываю его внешность, но американец произвел на меня впечатление. Мы утром столкнулись на лестнице. Он остановился и спросил, не англичанин ли я. Потом объяснил, что на эту мысль его навела моя одежда. Мы договорились как-нибудь выпить.

Если бы я знал, какую роль «американец» будет играть в моей жизни, то вряд ли так легко выбросил из головы нашу встречу.

Ну вот, дорогая, на этом я собираюсь заканчивать письмо. Хотя еще нет девяти, глаза у меня слипаются. Я ничего не сказал о том, что хотел, и очень мало о том, о чем действительно думаю, — то есть о тебе и обо мне. Возможно, ты догадаешься. Очень надеюсь, поскольку после пересадки на чужую почву я, похоже, способен изложить на бумаге лишь нечто среднее между служебной запиской и ужасно скучными мемуарами. Пойду приму горячую ванну, а потом отправлюсь в постель. Спокойной ночи и сладких тебе снов, любимая. Напиши, как только сможешь. Я продолжаю утешать себя мыслью, что летом ты приедешь сюда в отпуск. Увы, ждать еще так долго. Сообщи как можно скорее, когда это случится. Будь здорова.

Я пробежал взглядом письмо. На него ушло шесть страниц почтовой бумаги с гербом отеля. Слишком длинное и слишком жалостливое. Тем не менее ничего лучше в таких обстоятельствах я сочинить не мог, и Клэр меня поймет.

Заклеив конверт и написав адрес, я вспомнил, что собирался добавить постскриптум. Конвертов на полочке больше не оказалось. Тогда я перевернул письмо и написал постскриптум на обратной стороне.

P.S. Ты не могла бы каждую неделю присылать мне экземпляр инженерного приложения к «Таймс»? К нам оно приходит, но только после того, как его просмотрит Фитч. Люблю.

Вот и все. Утром нужно будет отправить. Я зевнул и задумался: сразу идти в ванную или сначала выкурить сигарету?

Вопрос решился без моего участия. Взвыл телефон у изголовья кровати, и голос портье сообщил, что меня хочет видеть синьор Вагас.

Первым моим побуждением было сказать, что я в постели и никого не принимаю. Я не знаком с синьором Вагасом, никогда не слышал о синьоре Вагасе и слишком устал, чтобы восполнить этот пробел. Тем не менее я колебался. Тот факт, что фамилия Вагас мне не знакома, не имел никакого значения. Я вообще никого не знал в Милане. Вдруг какой-то важный покупатель, клиент фирмы «Спартак»? Надо его принять. Фамилия не очень-то похожа на итальянскую, но это тоже не имело значения. Я определенно должен его принять. Что ему нужно, черт возьми? Вздохнув, я сказал портье, чтобы тот впустил гостя.

Интересно, как повернулись бы последующие события, уступи я острому желанию залезть в горячую ванну и отказаться от встречи. Вероятно, Вагас пришел бы снова. С другой стороны, вполне возможно, предпринял бы что-то еще. Не могу сказать, поскольку не знаю тайных пружин, стоявших за этими событиями. Любые предположения бессмысленны. Единственная причина, почему я об этом вспоминаю, — мысль о странном состоянии общества, где такие мелочи, как желание ничем не примечательного инженера принять горячую ванну, могут повлиять на судьбы большого числа ближних. В общем, я отложил ванну и встретился с генералом Вагасом. Если бы я тогда знал, какими будут последствия этого самопожертвования, то, боюсь, послал бы ближних ко всем чертям.