Избранное - Высоцкий Владимир Семенович

Но дайте протокол!

Я даже на колени встал

И к тазу лбом прижался.

Я требовал и угрожал,

Молил и унижался.

Но туже затянули жгут,

Вон вижу я — спиртовку жгут.

Все рыжую чертовку ждут

С волосяным кнутом.

Где-где, а тут своё возьмут.

А я гадаю, старый шут,

Когда же раскалённый прут —

Сейчас или потом?

Калился шабаш и лысел,

Пот лился горячо.

Раздался звон, и ворон сел

На белое плечо.

И ворон крикнул: —Nevermore! —

Проворен он и прыток.

Напоминает — прямо в морг

Выходит зал для пыток.

Я слабо поднимаю хвост,

Хотя для них я глуп и прост:

— Эй! За пристрастный ваш допрос

Придётся отвечать.

Вы, как вас там по именам,

Вернулись к старым временам,

Но протокол допроса нам

Обязаны давать!

И я через плечо кошу

На писанину ту:

— Я это вам не подпишу,

Покуда не прочту.

Но чья-то жёлтая спина

Ответила бесстрастно:

— А ваша подпись не нужна.

Нам без неё всё ясно.

Сестрёнка, милая, не трусь!

Я не смолчу, я не утрусь,

От протокола отопрусь

При встрече с адвокатом.

Я ничего им не сказал,

Ни на кого не показал.

Скажите всем, кого я знал,—

Я им остался братом!

Он молвил, подведя черту:

Читай, мол, и остынь.

Я впился в писанину ту,

А там — одна латынь.

В глазах круги, в мозгу нули.

Проклятый страх, исчезни!

Они же просто завели Историю болезни.

II

На стене висели в рамках бородатые мужчины.

Все в очёчках на цепочках — по-народному, в пенсне.

Все они открыли что-то, все придумали вакцины,

Так что если я не умер — это всё по их вине.

Доктор молвил: — Вы больны.—

И меня заколотило,

Но сердечное светило

Ухмыльнулось со стены.

Здесь не камера — палата,

Здесь не нары, а скамья.

Не подследственный, ребята,

А исследуемый я.

И хотя я весь в недугах — мне не страшно почему-то.

Подмахну — давай, не глядя, — медицинский протокол.

Мне приятен Склифосовский — основатель института,

Мне знаком товарищ Боткин — он желтуху изобрел.

В положении моём

Лишь чудак права качает —

Доктор, если осерчает,

Так упрячет в жёлтый дом.

Всё зависит в доме оном

От тебя от самого:

Хочешь — можешь стать Будённым,

Хочешь — лошадью его.

У меня мозги за разум не заходят, верьте слову.

Задаю вопрос с намёком, то есть лезу на скандал:

— Если б Кащенко, к примеру, лёг лечиться к Пирогову,

Пирогов бы без причины резать Кащенку не стал…

Доктор мой — большой педант.

Сдержан он и осторожен:

— Да, вы правы, но возможен

И обратный вариант.

Вот палата на пять коек,

Вот профессор входит в дверь,

Тычет пальцем: «Параноик!» —

И поди его проверь.

Хорошо, что вас, светила, всех повесили на стенку.

Я за вами, дорогие, как за каменной стеной.

На Вишневского надеюсь, уповаю на Бурденку —

Подтвердят, что не душевно, а духовно я больной.

Род мой крепкий, весь в меня.

Правда, прадед был незрячий,

Крестный мой белогорячий,

Но ведь крестный — не родня.

Доктор, мы здесь с глазу на глаз,

Отвечай же мне, будь скор —

Или будет мне диагноз,

Или будет приговор?

Доктор мой, и санитары, и светила — все смутились,

Заоконное светило закатилось за спиной.

И очёчки на цепочке как бы влагой замутились.

У отца желтухи щёчки вдруг покрылись желтизной.

И нависло остриё,

В страхе съёжилась бумага,—

Доктор действовал на благо,

Жалко, благо не моё.

Но не лист — перо стальное

Грудь проткнуло, как стилет.

Мой диагноз — паранойя,

Это значит — пара лет.

III

Вдруг словно канули во мрак

Портреты и врачи.

Жар от меня струился, как

От доменной печи.

Я злую ловкость ощутил,

Пошёл как на таран,

И фельдшер еле защитил

Рентгеновский экран.

И горлом кровь, и не уймёшь, —

Залью хоть всю Россию.

И крик: «На стол его, под нож!

Наркоз, анестезию!»

Мне горло обложили льдом,

Спешат, рубаху рвут.

Я ухмыляюсь красным ртом,

Как на манеже шут.

Я сам себе кричу: «Трави!» —

И напрягаю грудь,—

В твоей запёкшейся крови

Увязнет кто-нибудь.

Я б мог, когда б не глаз да глаз,

Всю Землю окровавить.

Жаль, что успели медный таз

Не вовремя подставить.

Уже я свой не слышу крик,

Не узнаю сестру.

Вот сладкий газ в меня проник,

Как водка поутру.

И белый саван лёг на зал,

На лица докторов.

Но я им всё же доказал,

Что умственно здоров.

Слабею, дёргаюсь и вновь

Травлю, но иглы вводят

И льют искусственную кровь, —

Та горлом не выходит.

Хирург, пока не взял наркоз,

Ты голову нагни.

Я важных слов не произнёс,

Но на губах они.

Взрезайте, с богом, помолясь,

Тем более бойчей,

Что эти строки не про вас,

А про других врачей.

Я лёг на сгибе бытия,

На полдороге к бездне,

И вся история моя —

История болезни.

Очнулся я — на теле швы,

А в теле мало сил.

И все врачи со мной на «вы»,

И я с врачами мил.

Нельзя вставать, нельзя ходить.

Молись, что пронесло!

Я здесь баклуш могу набить

Несчётное число.

Мне здесь пролёживать бока

Без всяческих общений.

Моя кишка тонка пока

Для острых ощущений.

Я был здоров, здоров как бык,

Как целых два быка.

Любому встречному в час пик

Я мог намять бока.

Идёшь, бывало, и поёшь,

Общаешься с людьми…

Вдруг — хвать! — на стол тебя, под нож.

Допелся, чёрт возьми!

— Не надо нервничать, мой друг, —

Врач стал чуть-чуть любезней, —

Почти у всех людей вокруг

Истории болезней.

Сам первый человек хандрил,

Он только это скрыл.

Да и Создатель болен был,

Когда наш мир творил.

Адам же Еве яду дал —

Принёс в кармане ей.

А искуситель-змей страдал

Гигантоманией.

Вы огорчаться не должны, —

Врач стал ещё любезней, —

Ведь вся история страны —

История болезни.

Всё человечество давно

Хронически больно.

Со дня творения оно

Болеть обречено.

У человечества всего —

То колики, то рези.

И вся история его —

История болезни.

Живёт больное всё быстрей,

Всё злей и бесполезней

И наслаждается своей

Историей болезни.

[1977–1978]

ОХОТА С ВЕРТОЛЁТОВ

(Конец охоты на волков)

Словно бритва, рассвет полоснул по глазам,

Отворились курки, как волшебный Сезам,

Появились стрелки, на помине легки,—

И взлетели стрекозы с протухшей реки,

И потеха пошла в две руки, в две руки.

Мы легли на живот и убрали клыки.

Даже тот, даже тот, кто нырял под флажки,

Чуял волчии ямы подушками лап,

Тот, кого даже пуля догнать не могла б, —

Тоже в страхе взопрел — и прилёг, и ослаб.

Чтобы жизнь улыбалась волкам — не слыхал.

Зря мы любим её, однолюбы.

Вот у смерти — красивый широкий оскал

И здоровые, крепкие зубы.

Улыбнемся же волчьей ухмылкой врагу,

Псам еще не намылены холки.

Но — на татуированном кровью снегу

Наша роспись: мы больше не волки!

Мы ползли, по-собачьи хвосты подобрав,

К небесам удивлённые морды задрав:

Либо с неба возмездье на нас пролйлось,

Либо света конец и в мозгах перекос,

Только били нас в рост из железных стрекоз.

Кровью вымокли мы под свинцовым дождём —

И смирились, решив: всё равно не уйдем!