Новый Мир ( № 8 2009) - Новый Мир Новый Мир

Поскольку к делу приобщен какой-то другой пистолет, возникают большие сомнения в утверждении Лили Брик, что Маяковский опять заряжал пистолет одним патроном. Из переписки Л. Брик и Э. Триоле (письмо 7): «Стрелялся Володя, как игрок, из совершенно нового, ни разу не стрелянного револьвера; обойму вынул, оставил одну только пулю в дуле — а это на 50 процентов — осечка. Такая осечка была уже 13 лет тому назад, в Питере. Он во второй раз испытывал судьбу. Застрелился он при Норе, но ее можно винить, как апельсинную корку, об которую поскользнулся, упал и разбился насмерть» [74] . К следственному делу приобщен конверт со стреляной гильзой, который не имеет нумерации и «скорее всего надписан рукой Л. Брик. <…> Как конверт с гильзой оказался в руках Лили Юрьевны и кто ей поручил его подписывать, — неизвестно» [75] . Откуда у Л. Брик, которой якобы в те дни не было в Москве, появилась эта гильза? Следователи зафиксировали наличие гильзы в протоколе осмотра места происшествия — они же должны были гильзу изъять. Или Лиля принесла гильзу от другого пистолета, который Агранов предъявил в качестве вещественного доказательства и который не принадлежал Маяковскому? А где же пуля, которую вынули при вскрытии и которую держал на ладони, по свидетельству Денисовского, Агранов? Соответствовала ли приложенная гильза пуле, изъятой при вскрытии, пистолету, предъявленному в качестве вещественного доказательства? Так и не было выяснено, какой же пистолет прервал жизнь Маяковского.

Откуда у Л. Брик точные знания про револьвер, если точно не установлено даже, какой марки он был? Сколько в нем было пуль? Новый был или стреляный? Почему — «второй раз», если ранее сама же говорила якобы про два более ранних случая? Опять то ли разночтения, то ли сотворение мифа.

Наличие многочисленных «проколов» в проведении расследования обстоятельств смерти утверждает во мнении, что самоубийства не было, что, вероятнее всего, Маяковского застрелила Полонская, но следствие не стало рассматривать эту версию по неким веским причинам. Неспроста на место происшествия сразу прибыли руководители высокого ранга из нескольких служб ОГПУ: кроме начальника секретного отдела Я. С. Агранова, еще С. Г. Гендин — начальник контрразведывательного отдела, начальник оперода Рыбкин и помощник начальника оперода Олиевский (правильно — Алиевский) [76] .

В книге Аркадия Ваксберга «Загадка и магия Лили Брик» написано: «Какая связь существовала между Маяковским и контрразведкой? Или разведкой? Если ее не было, то с какой стати столь высокий чин из этого ведомства (С. Г. Гендин. — Н. Р. ) примчался сразу же вслед за выстрелом и самолично вел обыск в рабочем кабинете поэта, интересуясь главным образом письмами и бумагами? <…> Поиск мнимого компромата не привел бы немедленно в Гендриков такое сонмище лубянских шишек первого ряда. <…> В малограмотном милицейском протоколе, составленном по горячим следам, Гендин назван начальником 7-го отделения КРО, каковым он действительно был до 16 февраля 1930 года <…>. На самом же деле вышеназванный товарищ возглавил только что (в феврале) созданные 9-е и 10-е (оба сразу!) отделения КРО (контрразведывательного отдела) ОГПУ. <…> Девятое занималось „контактами с контрреволюционной белоэмиграцией”, десятое — „контактами с иностранцами”. <…> товарищ Гендин <…> примчался в Гендриков сразу после убийства, и это вполне логично, поскольку человек, только что наложивший на себя руки, имел прямейшее отношение к компетенции как девятого отдела, так и десятого. Оттеснив других толпившихся, Гендин кинулся к ящикам письменного стола „писателя Мояковского, Владимира Владимировича”. Так было написано в милицейском акте» [77] . Видимо, искомые документы были очень важны и была надежда, что они могут находиться где-то здесь. Только Гендин не приезжал в Гендриков сразу после убийства — здесь Ваксберг ошибается, Гендин и вся группа находились в квартире в Лубянском переулке, о чем свидетельствуют другие прибывшие к месту смерти Маяковского.

В следственном деле есть служебная записка о направлении 4 мая 1930 года начальнику контрразведывательного отдела ОГПУ Гендину лично, «на всякий случай», фотографии Татьяны Яковлевой с написанным ее рукой адресом, как сказано, — по делу Маяковского. Там же оказались извещение об ее бракосочетании с Бертраном дю Плесси, ее фото и фотография неизвестной женщины. По одной версии — это жена доктора Симона, по другой — это фото сестры Татьяны — Людмилы Яковлевой (об этом мы уже упоминали). Через день после смерти поэта агент «Валентинов» представил справку по сестрам Яковлевым. Как сообщает дочь Т. Яковлевой Фрэнсин дю Плесси, «после смерти Маяковского сотрудниками ОГПУ была изъята часть писем Татьяны к ее матери — Любови Николаевне Орловой» [78] .

Возникает вопрос: не был ли вызван такой интерес к Яковлевой предположением, что Маяковский мог оставить у нее какие-то документы или рассказать о них? Не с этим ли розыском связано то, что сразу после похорон Л. Брик начала перебирать архив поэта? Вещи и бумаги Лиля разбирала в отсутствие родственников, и они не возражали, однако во время этого разбора держала при себе свидетелей — Райт и Брюханенко. Несколько раз навещала мать и сестер Маяковского, отношений с которыми ранее не поддерживала. А вот урну с прахом поэта не забирала больше месяца…

Тем временем Агранов прикрывал Полонскую и одновременно внедрял версию о самоубийстве Маяковского, забрал пистолет, обнародовал непонятно откуда появившееся завещание, позже с помощью Л. Брик отстранил Полонскую от участия в похоронах. Из дневника М. Презента: «На похоронах ни она, ни Яншин, ни Ливанов не были. Первые два с утра были приглашены к следователю, который их держал до вечера. Говорят, что это сделано со специальной целью — не дать им быть на похоронах <…>» [79] . В. Скорятина смущал вопрос: кто такой следователь Сырцов? Он пытался установить, откуда тот взялся, где числился — в прокуратуре или милиции, но не нашел следов. В случае, если Полонская, выйдя встречать «скорую помощь», сообщила Агранову, что убила Маяковского, последний мог взять с собой кого-либо из своих подчиненных, который либо был следователем Сырцовым, либо назвался такой фамилией и поэтому так быстро передал материалы расследования Агранову [80] .

Что заставило Агранова «прикрывать» В. Полонскую? Если верна догадка, что она тоже была агентом ОГПУ, все встает на свои места. Если бы Полонская была просто актрисой, любовницей известного поэта, то случившееся, по терминологии правоохранительных органов, было просто «бытовухой». Полонскую отдали бы под суд, который разбирался бы, убийство или самоубийство произошло в комнате на Лубянском. Но если один агент ОГПУ застрелил другого, то неизвестно, какие подробности могли вскрыться под следствием и на суде. Поэтому вопрос разбирался на самом высоком уровне, и Агранов заминал и запутывал дело. Поэтому возникли и замеченный Скорятиным странный на весь день 15 апреля перерыв в следствии, и подтасовки под версию о самоубийстве [81] . Поэтому Маяковского так срочно кремировали: грамотно проведенная экспертиза могла дать доказательства совершенного убийства. Вопросы о похоронах тоже решал Агранов: он присутствовал при вскрытии и прощании, а все вещественные доказательства (оружие, пулю, завещание, фотографии) «взял себе» [82] . Похороны были устроены так, что невооруженным глазом было видно, что чекисты хоронят своего боевого товарища. Они организовывали похороны: провожали, стояли в почетном карауле, первыми подписали некролог; писательская организация скорее им помогала.

В воспоминаниях Полонская записала, что 15 или 16 апреля Л. Ю. вызвала ее к себе. Вызывает, как правило, руководитель подчиненного. Вот и Маяковским они командовали — что ему делать, с кем жить.

Татьяна Алексеева в примечаниях к статье «Лилина любовь» пишет о Веронике Витольдовне: «Сын, внук и правнук в разное время уехали в США, но Полонской выезд разрешен не был» [83] . Спрашивается: какими государственными тайнами могла обладать средней руки артистка, если ей закрыли выезд? Думается, никакими. Но если она была негласным агентом ОГПУ, тогда другое дело.

В качестве доказательства факта самоубийства использовано «завещание Маяковского». Но не исключено, что предсмертное письмо было хорошо выполненной подделкой. Оно написано наспех, карандашом, на сдвоенном листке из гроссбуха. Мер к розыску журнала, из которого вырван листок, предпринято не было. Стилистика документа своеобразна. Это смесь предсмертного письма, призванного доказать добровольность ухода из жизни («в моей смерти прошу никого не винить»), денежного и делового завещания, нотариально или свидетельски не заверенного, и нравоучения («это не способ (другим не советую)»). Современники обратили внимание, что Маяковский бросает тень на Полонскую — замужнюю женщину, обнародовав связь с ней, и тут же унижает ее восклицанием: «Лиля — люби меня». И еще: «<…> почему, готовясь к решающему разговору с возлюбленной, он заранее, уже 12 апреля, предопределяет исход еще не состоявшегося с нею разговора — „любовная лодка разбилась…”? Да ведь и не разбилась в общем-то: как мы знаем, предложение поэта было принято Вероникой Витольдовной» [84] . Составляя завещание заранее (за два дня), или идут к нотариусу, или, по крайней мере, удостоверяют написанное подписями двух свидетелей. Этого сделано не было, т. е. юридически документ не может быть признан завещанием.