Плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет, своей назовет (сборник) - Элис Манро (Мунро)

Теперь от нее пахло дешевой пудрой и лакричными конфетками, – она сосала их целый день в промежутках между сигаретами, которые выдавали ей строго по счету.

– Нам нужны стулья, – сказала она. Подавшись вперед, она стала водить в воздухе рукой с зажатой в пальцах сигаретой, попыталась свистнуть. – Прислуга! Пожалуйста, стулья нам сюда.

Доктор говорит:

– Сейчас. Я найду.

Старую Мюриэл и молодую оставили одних.

– Как твоего мужа-то зовут?

– Пьер.

– И у вас двое детей, верно же? Джейн и Дэвид.

– Все правильно. Но этот мужчина, который вот…

– Да ну, нет, – отмахнулась тетя Мюриэл. – Думаешь, я не поняла, что он тебе не муж?

Тетя Мюриэл принадлежала к поколению скорее бабушки Мериэл, чем мамы. Когда мама Мериэл училась в школе, тетя Мюриэл была ее учительницей рисования. Вдохновительница, потом союзница, потом стала подругой. Она писала огромные абстрактные полотна, одно из которых, подаренное матери Мериэл, висело в доме, где Мериэл выросла, в глубине коридора, но каждый раз, когда художница приходила в гости, его вешали в обеденной зале. Картина была исполнена в очень мрачной гамме – все темно-красное и коричневое (отец Мериэл называл ее «Огонь в говне или говно в огне») – зато настроение самой тети Мюриэл всегда бывало бодрым и веселым. В молодости она жила в Ванкувере, потом перебралась в их городок в глубине страны, где стала учительницей в школе. В те времена она была на короткой ноге с художниками, чьи имена теперь вовсю упоминаются в газетах. Всю жизнь она мечтала снова поселиться в Ванкувере и в конце концов туда переехала, сделавшись домоправительницей и приживалкой четы богатых меценатов, друживших с художниками. Пока она жила с ними, казалось, денег у нее куры не клюют, но, когда они умерли, наследники выставили ее за дверь. Она жила на пенсию, писала акварели (на масляные краски денег не было) и, как подозревала мать Мериэл, экономила на еде, чтобы в кои-то веки пригласить Мериэл на ленч, причем Мериэл тогда была уже студенткой университета. Во время таких их встреч она сыпала шутками и острыми суждениями, напирая главным образом на мысль о том, что творения и идеи, по которым люди только что сходили с ума, подчас оказываются чепухой и вместе с тем работы то одного, то другого какого-нибудь никому не ведомого современника или полузабытого деятеля прошлых веков время от времени оборачиваются чем-то необычайным. Это было выражением ее наивысшей похвалы – «необычайно». Она произносила это слово с особым придыханием, словно прямо вот тут, только что, к собственному своему удивлению, обнаружила в этом мире нечто такое, к чему следует относиться с абсолютным почтением.

Доктор вернулся с двумя стульями и представился, довольно непринужденно сделав вид, что прежде у него такой возможности не было.

– Эрик Эшер.

– Он врач, – сказала Мериэл.

Она хотела было пуститься в объяснения – рассказать про похороны, про дорожное несчастье, про полет из Смитерса, но дальше разговор пошел уже без нее.

– Вы не беспокойтесь, здесь я совсем не по профессии, – сказал доктор.

– Конечно нет, – оживилась тетя Мюриэл. – Здесь вы с нею.

В этот момент, протянув с соседнего стула руку, он взял руку Мериэл, мгновение крепкой хваткой держал ее, потом отпустил. И говорит тете Мюриэл:

– А как вы это поняли? По моему дыханию?

– О! Я ли не пойму, – сказала она с некоторым даже раздражением. – Я сама была еще та чертовка!

При этом по ее голосу чувствовалось, что она вот-вот прыснет со смеху, такого тона у нее Мериэл никогда даже и не слыхивала. И почувствовала нечто странное, какую-то опасность: от старухи будто повеяло изменой. Изменой чему? Чему-то, видимо, старинному – может быть, матери Мериэл, дружбе, которой та дорожила, считая тетю Мюриэл человеком недосягаемым и возвышенным. Или тем ленчам с самой Мериэл, их изысканным беседам. Уже в одной только такой возможности был элемент распада. Мериэл это огорчило, но чем-то одновременно и взволновало.

– А какие у меня были друзья! – сказала тетя Мюриэл, и Мериэл подтвердила:

– Да уж, друзей у вас было множество.

Назвала имена. Одно, другое.

– Помер, – сказала тетя Мюриэл.

Мериэл сказала, нет, совсем недавно она видела что-то в газете, то ли о ретроспективной выставке, то ли о премии.

– Неужто? А я думала, помер уже. Но, может, это я о ком-то другом думаю… А вы знали таких Делани?

Она говорила непосредственно с мужчиной, не с Мериэл.

– Нет, вряд ли, – ответил он. – Не думаю.

– Это была семья такая, владельцы заведения, в котором мы любили собираться. На Боуэн-Айленде. Оно так и называлось – «У Делани». Я думала, вы, может быть, о них слышали. Ну, нет, так и ладно. В общем, там мы всякое выделывали. Это я и имела в виду, когда сказала, что сама была еще та чертовка. У меня всякие бывали приключения. Н-да. Выглядело это как приключения, но делалось все строго по сценарию, вы ж понимаете. Так что не такие уж это были и приключения. Но напивались мы, разумеется, в хлам. И всегда требовали, чтобы по кругу были расставлены зажженные свечи и играла музыка – такой у нас вроде как ритуал был. Но не жесткий. Все это совершенно не означало, что ты не можешь встретиться с кем-то еще или вообще пустить весь сценарий побоку. Встретились, и давай прямо тут же целоваться как сумасшедшие. Нацеловалась – сразу беги. В лес, во тьму. Но далеко убежать обычно не выходило. Куда там. Завалят.

Тут старуху настиг приступ кашля, она пыталась было говорить сквозь кашель, но не смогла и еще хуже закхекала. Доктор встал и умелой рукой произвел пару шлепков по ее согнутой спине. Кашель перешел в стон.

– У-ох, полегчало, – сказала она. – Там ведь как… Ты знаешь, что с тобой будет, но делаешь вид, будто ни сном ни духом. Однажды мне завязали глаза. Правда, не в лесу, это было в помещении. Нет, не насильно, я была согласна. Толку, правда, с этого, в общем-то, не было… В том смысле, что я узнала. Да ведь поди найди еще среди них такого, кого бы я не узнала в любом случае.

Последовал новый приступ кашля, хотя и не такой жестокий, как прежде. Потом она подняла голову, глубоко и шумно несколько минут подышала, выставив перед собой ладони в знак паузы в разговоре – так, будто вот-вот скажет что-то еще, что-то важное. Но в конце концов лишь усмехнулась и говорит:

– Зато нынче у меня глаза завязаны навсегда. Катаракта обоих глаз. Но теперь с этого толку-то. Вот уж не знаю, бывают ли такие оргии, где бы мной захотели воспользоваться.

– Как давно у вас началось помутнение хрусталиков? – с уважительным интересом спросил доктор, и, к великому облегчению Мериэл, у них началась оживленная и очень профессиональная беседа о созревании катаракты и ее удалении, о плюсах и минусах оперативного вмешательства, а также о том, что тетя Мюриэл не доверяет окулисту, которого, как она сказала, «спихнули» сюда на здешних пациентов.

Развратные фантазии (именно к такому разряду Мериэл отнесла предыдущие речи старухи) запросто сменились у нее медицинской болтовней, со стороны тети Мюриэл по понятным причинам несколько пессимистичной и осторожно ободрительной со стороны доктора. То есть разговор пошел такой, какой и должен в этих стенах возникать регулярно.

Немного погодя между доктором и Мериэл произошел обмен взглядами, в которых отчетливо читалось молчаливое согласование вопроса о том, достаточна ли длительность визита. Взглядами украдчивыми, понимающими и почти супружескими, которые самим своим двусмыслием и ласкающей интимностью неизбежно пробуждали чувственность, поскольку никакими супругами они не являлись.

Ну, еще чуть-чуть.

Тетя Мюриэл проявила инициативу сама.

– Вы уж меня извините, – сказала она, – может, я грубая старуха, но должна вам сообщить, я устала. – И в ее тоне уже ни намека на ту женщину, которая в первой части разговора выдавала рискованные откровения.

В смятении, чувствуя себя притворщицей, с подспудно шевелящимся в душе стыдом Мериэл наклонилась и на прощанье поцеловала ее. При этом возникло ощущение, что тетю Мюриэл она видит в последний раз; так оно и вышло.

Когда зашли за угол, где выходящие в коридор двери были все открыты, а люди в комнатах лежали на кроватях и спали, а может, и смотрели на них, доктор коснулся ее спины между лопаток и провел рукой до талии. Она поняла, что он отлепил приставшую к коже ткань ее платья, которое промокло в тех местах, где тело долго оставалось прижатым к спинке стула. Под мышками у нее тоже взмокло.

Кроме того, ей надо было в уборную. Она заозиралась в поисках таблички «Туалет для посетителей» – вроде видела ее, когда шли сюда.

А, вот. Тут он и есть. Прекрасно, но появилась новая проблема – резко от него отстранившись, она сказала:

– Одну минуточку! – но ее голос при этом даже ей самой показался слишком уж холодным и раздраженным.