Ларец Самозванца - Денис Субботин

— Вот как? — удивлённо переспросил пан Роман. — С чего бы… Ах, вот как было дело! Значит, Яцек чуть не придушил его! Ну, тихоня!

— Это значит, пан Роман, что Марек защищал свою жизнь, когда ударил ножом! — заметил кто-то из казаков. — Яцек вдвое его сильнее и куда тяжелее!

— Нечего было свару затевать! — раздражённо возразил пан Роман. — Ладно, ладно… Когда он вернётся, я отпущу его грехи… Как и положено господину и наставнику! Только вот не надо устраивать сцен всепрощения! Марек слишком распоясался — то правда. В следующий раз на месте Яцека может оказаться кто-то ещё… Да любой из вас, кто излишне ласково посмотрит на приглянувшуюся Мариусу женщину… Кстати, это возвращает меня к другому вопросу… Зарина!!!

— Ты полежи здесь, я сейчас! — мягко сказала Зарина и ушла. По тону её было не понять, слышала ли она весь тот разговор так подробно, как слышал его сам Яцек… Юноша застонал, как от резкой боли. Боже! Как бы он хотел, чтобы вчерашняя ночь испарилась, чтобы её не было вовсе! Да, начал Марек. Но первый удар, положивший начало всему, нанёс он. Он, Яцек-тихоня, Яцек-увалень, Яцек-телок! И душил своего лучшего друга тоже он — Яцек! Марек же, пока не стало слишком поздно, ущерба ему, кроме синяков, да разбитого носа, не нанёс. Хотя он куда лучше дерётся саблей, и мог бы искрошить приятеля ещё в первые минуты…

Яцек вновь застонал, откинувшись на набитую свежей травой подушку… и тут же мягкие, нежные руки обхватили ему виски, лёгкое дуновение дыхание заставило застонать уже в сладкой неге.

— Рана болит? — заботливо спросила Зарина. — Потерпи, мальчик мой! Сейчас всё пройдёт!

— Я не мальчик! — резко сев и на миг стиснув зубы, пережидая острую боль в боку, возразил Яцек. — И стонал я не от боли! Вернее, не от боли в ране… Марек… Он ведь не хотел меня убивать! Он меня дважды пощадил! Он ударил меня, только когда я начал его душить! Понимаешь? Душить! Я виноват… А наказали его!

— Мальчик… — тихо, с нежностью сказала Зарина, словно ей самой было не восемнадцать, а все тридцать-сорок лет и она была не дворовой девкой, а умудрённой опытом матерью.

— Я — не мальчик! — вспылил Яцек. — Я — мужчина и воин!

— Ты — мальчик! — ласково, с укором, сказала Зарина. — Мужчина, уж прости, не стал бы страдать, сумев вывести из игры соперника. Мужчина постарался бы сделать так, чтобы он вообще не смог повторить свои попытки… А ты пытаешься его обелить! Вот только… С чего вы соперниками-то стали? Неужели правда, то, что говорят — из-за МЕНЯ?

Яцек, побурев от смущения, спрятав глаза, молча кивнул.

— Вот оно как… — прошептала удивлённая Зарина, когда молчание, наступившее после этого признания, слишком уж затянулось. — Но я ведь не давала вам повода! Ни тебе, ни Мареку! Я, наоборот, всегда отвергала ваши ухаживания! С чего вы взяли, что можете… С чего?!

Что мог сказать Яцек? Ведь и впрямь — не давала. И правда, всегда отвергала, а настойчивого Марека третировала.

— Мы — мужчины, сами выбираем себе возлюбленных! — очень красиво сказал Яцек. — И сами решаем, достойны ли они, чтобы мы проливали за них свою кровь…

— Так… — Зарина вздохнула. — Так вот запомни… мужчина! Запомни, и скажи другому… мужчине! ВЫ ОБА мне не нужны! ОБА! Я люблю другого… настоящего мужчину! А вы… Вы даже не подходите ко мне! близко! Видеть вас не хочу!

Она прямо на ходу выпрыгнула из возка и вскоре, гикнув по-татарски, промчалась на коне мимо. Яцек со стоном откинулся на подушку… Ну и идиот же он… Боже, какой идиот! Надо очень сильно было постараться, чтобы лишить себя всех преимуществ раненного и обиженного. Можно поклясться чем угодно, голову прозакладывать, что Марек бы своего шанса не упустил… Да он ещё не упустит! Был бы только шанс…

Помянешь чёрта, он тут как тут и явится. Звонкой дробью процокали мимо возка копыта, ещё звонче был голос Марека, когда он, осадив коня, доложил:

— Село, пан Роман! Большое!

— Далеко ли? — по голосу пана Романа не заметно было, чтобы он собирался прощать кого бы там ни было.

— Нет, меньше версты осталось!

— Молодец, Марек! — похвалил пан Роман. — Отлично! Ты всегда приносишь добрые вести… Езжай!

— Пан Роман… — голос Марека вдруг дрогнул. — Мне… Мне к Яцеку надо! Поговорить!

— Только саблю с собой не бери! — под общий хохот посоветовал, кажется, Клим Оглобля. — Зарежешь ведь его, так что и наш лекарь-швед не спасёт!

— Езжай! — разрешил пан Роман. — Только гляди мне, ежели что не так пойдёт… Голову откручу!

Копыта вновь простучали по твёрдой, будто каменной дороге, но на этот раз их дробь была короткой. Яцек поспешно принял предельно измученный, болезненный вид, даже глаза зажмурил.

— Яцек… — голос Марека был раскаяния и сожаления. — Яцек, ты как тут?

Яцек с превеликим трудом разлепил глаза.

— А, это ты, Мариус… Здравствуй! Я-то? Я — ничего! Вот только спина болит… Ну, я на тебя не в обиде! Ты ведь не хотел меня убивать, так просто получилось… Да я и выжил ведь…

Он очень натурально застонал и сквозь полуприкрытые веки отметил, что Марек побелел, и раскаяние его стало ещё более искренним… Грех было этим не воспользоваться…

— У тебя твёрдая рука, Марек! — прошелестел он, чувствуя, как горло разрывается от натужного шёпота. — И хороший клинок… Можно?

Марек не сразу понял, что нужно приятелю, а потом, вздрогнув, нервно протянул ему кинжал. Длинное, остро отточенное его лезвие блестело, переливаясь чернью и синевой. Ничто не упоминало, что прошлой ночью это лезвие воткнулось в спину человека…

— Хороший нож! — похвалил Яцек. — Хотел бы я иметь такой…

— Возьми его себе, друг Яцек! — быстро сказал Марек. — Бери, бери! Я всё равно не мог бы его больше носить.

В голосе Марека настолько сильно было сожаление, что Яцек ещё раз порадовался за себя, любимого. Клинок был и впрямь очень хорош!

— Так что, мир? — проехав подле возка ещё шагов сорок, вдруг спросил Марек.

— Мир! — охотно ответил Яцек. — Мир, Марек!..

4

Гнедой аргамак споткнулся. Хотя он устоял на ногах, да и вообще не было повода думать, что он сейчас упадёт, Кирилл ощутил, как тревога всё сильнее заполоняет его душу. Кони устали. Люди тоже, разумеется, но люди — они могут и потерпеть. Вот кони!.. Кони, если обессилеют, просто встанут. Встанут, а дальше не пойдут, бей их, гони… Не пойдут! Меж тем, сотня сейчас находилась на узкой дороге — колее, еле видимой в траве и со всех сторон её окружал густой, дремучий лес. Лес этот тянулся уже шестую версту — с тех самых пор, как они свернули у очередной развилки налево. Трава здесь была изрядно помята, как если бы незадолго до них, здесь проходил другой отряд. Вот и свернули… Шесть вёрст позади, шесть вёрст! Кирилл и готов был бы затворить слух для стонов, раздававшихся за спиной… да стоны эти всё больше походили на ропот.