Вероятно, дьявол - Софья Асташова

где этот жуткий, тёмный дом с мышами? Но тут же чувствую себя виноватой за то, что он выбрал меня, а я не оправдала его доверие – подумать только, я умудрилась испортить его праздник и даже не заметила как.

Я стучу зубами, ощущая что-то похожее на холод, но продолжаю идти неведомо куда. Я делаю немыслимо большой крюк и чудом добираюсь домой.

Порой я размышляю о том, как всё могло бы сложиться, поступи я правильно. Если бы я не пила. Что было бы тогда? Всякое могло быть.

Глава 12. Верблюд

Чуть сколотый кончик его переднего зуба с уголка тёмный, будто в детстве он хлебнул чернил, как, бывало, мы баловались на уроках, пока учитель географии рассказывал о траектории распространения верблюдов в России; время от времени передавали по рядам смешные записки на огрызках вырванных из тетради листов; то здесь, то там вспыхивал приглушённый смех; метко стреляли из ручек в круглую спину согбенного новичка шариками жёваной бумаги; и через стержень, краснея и тужась, да так, что закладывало уши, пытались втянуть в себя синих чернил, что до появления непозволительно роскошных гелевых ручек сделать было далеко не просто. Я не могла не смотреть на этот зуб – он так и манил прикоснуться к нему кончиком языка и придавал ему нечто густав-малерское.

Ещё тогда я внимательно слушала учителя – чудовищные изгибы горбов зачаровывали, хотя я была равнодушна и к животным, и к географии, не выбиралась никуда дальше своего города и деревни, куда редким летом мы ездили с папой в гости к его родителям; на рынке, где из открытых кузовов грузовиков продавали гигантские арбузы и не только, покупали и привозили им жёлтых неоперившихся цыплят. Невесомые пушистые комочки на спичечных ножках метались от жары и ужаса в коробке с круглыми прорезями. Когда мы приезжали и открывали коробку, там были уже трупики. Цыплёнок – отрицательная форма верблюда, верблюд в минусовой степени. Верблюд почти человек, больше, чем человек.

– Самое упрямое животное не осёл, а верблюд. Если он не захочет, его невозможно сдвинуть с места, – говорил учитель, окинув разбушевавшийся класс равнодушным взглядом.

Я, стоя на коленях, нашёптывала верблюду на ухо:

Ну пойдём, пойдём.

Ну вставай, пошли.

Ну давай, давай.

Было воскресенье. Ах, какое это утро, поднявшее меня для жестокой жизни. Яркое солнце проникало в комнату сквозь шторы. Приближался полдень, но для Профессора было ещё слишком рано, чтобы раздупляться. Упрямый не хотел никуда идти.

– Родион Родионович, gehen wir![28] – молю, примостившись в изножье кровати.

– Ты меня выгоняешь! – он недовольно бурчит в подушку. – Все меня гонят!

– Bitte schön…[29] Пожалуйста, – я не на шутку нервничаю. Подмывает схватить его за плечи и потрясти, чтобы он внял моей просьбе.

– Ты такая же, как и все! Халявщица! Получила своё и гонит!

Услышав это больно ранящее слово, я не берусь спорить, встаю с колен и по диагонали меряю комнату шагами. Случайными движениями касаюсь предметов, разложенных на открытых поверхностях. Понимая, что вставать он не собирается, совершаю последовательность необходимых приготовлений, которые предпочла бы при нём не делать, но выбора не было. Бросаюсь к двери, желая убедиться, что она заперта; замерев, прислушиваюсь к шагам в коридоре, затем подхожу к комоду; выдвинув верхний ящик, обнаруживаю там помятый белый почтовый конверт. Кинув ещё один быстрый взгляд на дверь, достаю его. Немного успокоившись, усаживаюсь на пол по-турецки и в узких лучах света, что проникали сквозь щель под шторой, отсчитываю новенькие пятитысячные купюры:

– Eins, zwei, drei, vier…[30]

Сегодня день икс, когда квартирохозяйка приходит за ежемесячной оплатой, которая была низкой для центра, но высокой для покосившегося кирпичного строения со следами разрушения, которое стало моим домом. Кто-то проходит по коридору, раздражённо хлопнув дверью так, что дрожат стёкла в окне. Мы уже опоздали, чтобы уйти незамеченными – дом проснулся и живёт своё воскресное утро.

Она приходит только по выходным, и я, кажется, уже слышу её шаги по коридору. Жду её появления на пороге с минуты на минуту. Сегодня она позвонила и сказала, что скоро приедет, и я не успела её отвадить. Не могла же я подорвать её доверие, сложившееся за два года, что я жила в красной комнате, и сказать: «Простите, денег нет». Сказать, что меня не будет дома, тоже не помогло бы, потому что, во-первых, у неё были ключи, а во-вторых, обычно в такие дни я предпочитаю с ней не встречаться – оставляю расписку и деньги в конверте на комоде, а сама ухожу шататься по бульварам или просто сижу на площади напротив дома, наблюдая, как хозяйка появится, а потом, спустя минут двадцать, выйдет из железных ворот, унося мои деньги.

Я отдёргиваю штору – комнату, насмехаясь, пронзает яркий солнечный свет, будто сейчас не поздняя осень, а настоящее душное лето – и забываюсь, когда, прислонившись к окну, наблюдаю за движением внизу. Все жизненные тяготы смягчаются, стоит мне только взглянуть на кривую улочку. Вижу шатающегося на ногах тщедушного человечка, такого маленького, так медленно переходящего дорогу на противоположной стороне улицы, что понимаю – это не пьяница, это – мечтатель, как и я. А мимо него на углу бледно-жёлтого здания напротив прохаживается взад-вперёд сотрудник посольства в форме полицейского. Солнечные лучи высвечивают яркие полосы зебры и причудливые тени от дорожного знака на потрескавшемся асфальте. Из-за строительных лесов, окруживших фасад дома, увидеть тех, кто идёт внизу по моей стороне переулка, было возможно, только взобравшись с ногами на подоконник и высунувшись из открытого окна. Иногда под окнами останавливались группы туристов, проезжали шумные свадебные процессии и даже лошади, которых вели за поводья мужиковатые наездницы. Сейчас там стоял, криво припарковавшись между проезжей и пешеходной частью, грузовик с синим, в провисших складках, кузовом.

Я открыла окно, отчасти чтобы проветрить накуренную комнату, отчасти чтобы рассмотреть плывущие внизу между железных балок макушки, и нет ли среди них маленькой кудрявой седой головы. Громко смеясь, прошла стайка девочек-подростков.

Я слезла с подоконника и села на кровать. Чуть потянула на себя смятое одеяло, в которое с головой завернулся Профессор. В выходной он может лежать так до обеда или до вечера, а я буду бегать вокруг, поднося кофе и молясь, чтобы он не захотел пойти в туалет и не столкнулся с соседями.

По уговору, заключённому вместе с договором аренды, хозяйка ясно дала понять, что в Подколокло мне запрещено заводить домашних животных – никаких, даже рыбок, –