Ещё один день - Анна Филатова

она заслужит. Это урок всем вам: вы можете злоумышлять против Единого, вы можете идти против Единого, но вы всё равно придете к нему. И он примет вас, если вы искупите вину.

Дан больше не улыбается. Он смотрит на меня с тревогой. Я подхожу и встаю рядом с ним, будто меня разворачивает чья-то рука, играет со мной, точно с куклой.

- Тебе следует сжечь его, - говорит мне Розен. Я поднимаю руку, протягиваю её к Дану, но почти сразу опускаю:

- Нет. Я не смогу.

- Почему же?

- Он огневик, мне не хватит на него сил.

А еще я пила его кровь, а он мою. Но в этом совсем уж стыдно признаваться, и я молчу об этом.

- Ах вот оно что! - улыбается Розен. - Ну что ж, всё-таки попробуй. Вдруг получится.

Я кладу руку Дану на грудь и выпускаю огонь. Он морщится и вдруг тихо шепчет мне: «Третья рубашка, что ж за день-то такой». Я опускаю глаза и вижу тлеющую ткань под моей рукой. Дан по-прежнему невредим. Всё-таки нужен нож. Мне вдруг кажется, что я делаю что-то не так, что я пришла сюда не за этим. Но это странное ощущение быстро проходит.

Я смотрю на Розена: что мне делать дальше? Он укоризненно качает головой:

- Я ожидал от тебя большего, Верескова. Ты же стихийница! Ты же огневичка! Не стыдно тебе не справиться с каким-то куском мяса? - мне в самом деле стыдно, и я отвожу взгляд, чтобы не смотреть в глаза разочарованному жрецу Единого. В глаза самому богу, которого я самонадеянно хотела обмануть, а теперь еще и подвела.

- Можно мне нож? - спрашиваю я, хотя мне ужасно неловко просить его о чем-то. Розен задумывается.

- Стрелять умеешь, огневичка? - спрашивает он наконец. Я нерешительно качаю головой: конечно, я умею целиться по мишеням, но при этом я обычно использовала собственный огонь, здесь же явно будет что-то другое. - Ничего, с пяти шагов попадёшь. Если что, подойдешь вплотную. Один раз Князев сегодня спасся, будет справедливо и символично, если он умрёт именно от того, от чего и было предначертано.

Я понимаю красоту замысла. Он становится ещё красивее, если вспомнить, что я сама вытащила Дана оттуда, куда отправил его Розен. Это воспоминание неприятно, и я отгоняю его: всё это было давно, словно не сегодня, а в прошлой жизни. Я искуплю.

Розен достаёт пистолет, неужели тот самый, которым сегодня уже целился в меня, и который должны же были у него забрать? Впрочем, очевидно, что он вернул всё, что считал своим. Это правильно, только так и могло быть. Я протягиваю руку, и он вкладывает пистолет мне в ладонь, но отпускать не спешит.

- Пистолет следует держать двумя руками, - тоном преподавателя говорит он. Я послушно поднимаю вторую руку, но кладу её не на рукоять пистолета, а на руку Розена. В голове у меня делается ослепительно ясно и холодно. Розен замолкает, я сжимаю пальцы вокруг его запястья и чувствую, как невидимая сеть с моих рук оплетает его коконом,обвивает руки, плечи, спину, ползёт и вверх, и вниз. - Прекрати немедленно, - рявкает Розен. - Взять её! Остановить!

Толпа там, за столами, медленно, будто бы нехотя приходит в движение. Я сую мешающий пистолет Дану и обхватываю Розена двумя руками, будто обнимаю: быстрее, быстрее туда, где нас не достанут! Несколько мучительно долгих секунд ничего не происходит, но потом я будто вижу в воздухе сияющий след Той-Что-Танцует. Вижу, следую за ним глазами и проваливаюсь в темноту.

38. Никогда, нигде, снова

Здесь холодно. Здесь снова холодно, но свет, исходящий от Паучихи, делает холод почти переносимым. Нас уже ждут. Нет, не нас: Розена уже ждут, именно его. Я здесь только инструмент, портал для доставки. Я выпускаю Розена из своих недружеских объятий: как-то само собой становится ясно, что отсюда он уже никуда не уйдёт.

- Прости нас, что оставили тебя без защиты, девочка, - говорит Паучиха, приближаясь. - Ты должна была быть открыта и уязвима, чтобы он не побоялся подпустить тебя ближе.

Я пожимаю плечами: не успела еще обо всем этом подумать, осознать, что мне, оказывается, есть что предъявить богиням в качестве претензии, было как-то не до того. Да и вообще: как мне обижаться на них? Зачем и на что обижаться, если, в конце концов, Розен здесь, я жива и даже Дан, похоже, тоже жив? В голове шевелится смутное подозрение, что потом, в будущем, вспоминая то, что случилось в зале, я буду испытывать множество неприятных чувств, в том числе по отношению к богиням, позволившим Розену уничтожить мою ментальную защиту. Я шла к нему, надеясь на эту защиту! Я могла Дана убить! Я могла всех подставить и что-то такое сказать, что Розен меня не подпустил бы! Я пинком загоняю эту мысль обратно в те глубины, из которых она вынырнула: не до неё сейчас. И потом, что бы ни было в будущем, следует быть благодарной за то, что у меня (наверное, даже наверняка!) будет возможность что-то вспоминать и чувствовать: не всем так повезло сегодня.

- Ты можешь присутствовать, - говорит, приближаясь, Та-Что-Танцует. - Это наш способ сказать «прости». А наша благодарность будет позже.

Она отворачивается, давая понять, что сейчас ее внимание обращено не ко мне, и взмахивает рукой. Мерцающая сеть, оплетающая Розена, меркнет, а потом и вовсе исчезает. Они стоят лицом к лицу: несостоявшийся западный бог и две богини Востока.

- Говори! - разрешает ему Та-Что-Танцует