Увиденное и услышанное - Элизабет Брандейдж
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Флойд кивнул.
– Вот и остается думать – заслуживаем ли мы небеса, хоть кто-то из нас?
Солнце село, вода была темная, дул прохладный ветер. Было видно, как восходят луна и звезды. Они допили и развернулись.
– Хороший попутный ветер, – сказал Флойд. – Домой быстро доберемся. Ничего нет лучше, чем сходить вечером под парусом, правда?
– Думаю, стоит добавить, – сказал Джордж. – Холодает.
– Одну-другую. Присоединяйтесь.
– Спасибо, не откажусь. У нас крепкая лодка.
Было темно, когда он вернулся домой.
– Ты сегодня поздно, – сказала Кэтрин. – Не забыл?
– Забыл. Дай-ка хоть переоденусь.
– Ты в порядке?
– А что?
– Ты бледен.
– На лодке было ветрено.
– Хочешь, отменю?
– Я в порядке.
Она оставила его в покое и вернулась на кухню заниматься с Фрэнни, которая сидела за столом с Коулом Хейлом и ужинала.
Джордж потопал вверх по лестнице, как человек, отягощенный грузом формальностей. Он разделся, залез в душ и думал снять напряжение, потом услышал ее на лестнице. Однажды она его застала за этим – странно, конечно. Он перекрыл воду и отодвинул занавеску. Она стояла у зеркала в лифчике и трусиках и красилась.
Он схватил полотенце и вытерся, глядя на нее. Он невольно сравнил ее тело с телом любовницы.
– Ты могла бы и накинуть несколько фунтов, – сказал он.
Она закрыла тюбик с тушью, и он подумал, что она, возможно, не услышала.
В спальне она открыла шкаф и осмотрела свой гардероб: семь-восемь платьев, которые она сшила по одной выкройке из разных тканей. Он подумал – наверно, она гордится, что сама шьет себе одежду. Как и ее мать, она экономна до мелочей.
Он надел те же брюки цвета хаки, что и днем, чистую тенниску и голубой блейзер с немного обтрепанными манжетами. Никто и не заметит.
Она выбрала лиловое платье в рисунок «огурцом» и натянула через голову, чуть качнув бедрами, потом застегнула широкий пояс и надела сандалии.
– Хорошо выглядишь, – сказал он, осознавая, что Коулу слышно. Джордж понимал, что они с Кэтрин влияют на мальчика – представляют иную картину жизни в браке, чем у его родителей, и он хотел, чтобы Коул знал – есть некие правила этикета, традиции, которые разумным людям нужно соблюдать. Он основывался в этом предположении на собственном детстве, когда родители выходили из спальни одетые к обеду, и отец говорил матери что-то приятное ради себя же самого, чтобы Джордж не считал его чудовищем.
– Спасибо, Джордж, – сказала она, потом обернулась к мальчику. – Мы ненадолго, Коул.
Он бросил на нее короткий взгляд, словно боясь, что выражение лица выдаст его, – что он отчаянно тоскует о матери, возможно, или по какой-то непонятной ему самому причине влюблен в Кэтрин. Мальчики вроде Коула вырастают мужчинами, которые продолжают влюбляться сами не зная почему.
Кэтрин протянула ему заштопанные носки.
– Вот, починила. – Она всегда что-нибудь делала для него – для всех них. Иногда Джордж приходил домой, а там все мальчики Хейлы сидели за столом и ели его еду грязными руками.
– Спасибо. – Коул выжидающе посмотрел на Джорджа, с бесконечным отчаянием в глазах, но Джордж отказывался чувствовать себя виноватым. То, что случилось с этой семьей, не имело к нему никакого отношения.
Он показал на висящий на стуле рюкзак.
– А это что такое?
– Домашка.
– Ты же в девятом вроде?
– Да, сэр.
– И, наверно, хорошо учишься?
– Средне.
Но Джордж не поверил. В Коуле Хейле не было ничего среднего.
– Пока, мама, – сказала Фрэнни.
Кэтрин нагнулась и поцеловала их дочь в макушку.
– Захочешь спать – иди в постель, хорошо?
– Она должна быть в постели в девять, – уточнил Джордж. Не позже.
Когда они вышли, он заметил, что дочка закатила глаза, глядя на мальчика. Коул понимающе улыбнулся – они договорились.
Стояло бабье лето. Деревья пожелтели. Он откинул верх кабриолета. Луна взошла. Они ехали молча, ветер развевал волосы.
– Эти мальчики, – сказал он. – Возможно, нам стоит их усыновить.
Это была шутка, но она не смеялась.
Потом она спросила:
– А ты вообще задумываешься, что мне нужно?
– Что тебе нужно? – Он не понимал, откуда это вообще всплыло. Слово звучало буквально повсюду – в газетах, по телевизору, было в устах недовольных женщин, стало привычным, как хозяйственное мыло. Ей нужно. Эй, а кто платит по счетам? Он кивнул. – Ты чертовски права, я думаю о том, что тебе нужно.
Но, по правде, об этом он как раз и не задумывался никогда.
У Джастин и Брэма была ферма в сто акров у Тринадцатого шоссе. К ней вела узкая тропка через заросли ежевики, за ними был желтый дом и пара сараев. Когда они приехали в тот вечер, Джордж заметил ненавязчивые признаки давно разбогатевшей семьи – просторный дом, припаркованный рядом «роллс-ройс», накрытые брезентом машины в сарае (он слышал, что там есть «астон-мартин» пятьдесят восьмого года, реставрацией которого занимался Брэм). Дети трастового фонда[71], называл их Желе Хендерсон – и так оно и было. Он подъехал, припарковался, они вышли – и тут же их поприветствовали, пуская слюни, два лабрадора.
– Ну привет, – сказала Кэтрин, когда один ткнулся ей в пах, когда он подбирался так близко, она не проявляла подобной открытости.
– Заходите, ребята. Извините. Они… ну, просто радуются вам. Добро пожаловать. – Брэм придерживал дверь, он был в мешковатых камуфляжных штанах и застиранной рубашке «Лакост». Джордж обрадовался, что все же надел старый пиджак. В нем была некая потрепанная элегантность.
Брэм пожал ему руку.
– Заходите.
Они вошли в теплую приятно пахнущую кухню. Джастин достала запеканку из духовки, потом поставила ее на старую дубовую доску. Она улыбнулась, лицо ее раскраснелось от жары.
– Я приготовила для вас свою фирменную лазанью. – Она была в газовом платье цвета чая и в тяжелых бусах. На босых ногах – черный лак для ногтей и кольцо на большом пальце. Куда бы она ни шла, звенели браслеты, и пахла она мокрой кошкой – проклятое масло пачули.
– Выглядит вкусно, – сказала Кэтрин.
– Хотите посмотреть дом? – Брэм взмахнул рукой, словно танцор балета. – Пойдемте, мы покажем. – Он объяснил, что ферма принадлежала его семье много десятилетий, это был охотничий домик дяди. – Когда мы переехали, пришлось избавиться от всех этих оленьих голов. Был даже лось, мы на него шляпы вешали.
– Мне нравится эта старина, – сказала Кэтрин, открывая стеклянный шкаф, забитый кулинарными книгами. – Вот это – просто прелесть.
– Бабушкина, – сказала Джастин. – Старые дома
