Цветок вампира – аконит - Лили Мокашь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лицо отца посерьезнело. Он смотрел неотрывно на невидимую точку на столе и молча слушал говорившего. Когда человек по ту сторону замолчал, Костя тяжело вздохнул и провел по лицу рукой, точно пытаясь снять с себя груз дурных новостей:
– Я сейчас позвоню на работу, отпрошусь и посмотрю билеты. Прилетим первым же рейсом, как сможем, обещаю тебе. Главное, не волнуйся и постарайся уснуть.
Голос в трубке снова обеспокоенно зазвучал, и мое сердце зашлось галопом, когда я поняла, кому он принадлежал: звонила мама.
– Мария, пожалуйста, успокойся. Мы со всем справимся. Как семья.
В растерянности я смотрела на Костю, представляя худшее. Одно я знала наверняка: мама жива и смогла позвонить отцу, но случилось что-то страшное. Настолько страшное, что, кажется, нам придется ехать в Ростов как можно скорее.
Отец попрощался с матерью и положил смартфон на стол. Мгновение Костя продолжал смотреть перед собой, собираясь с духом, а после поднял глаза и обратился к ребятам:
– Что бы у вас там ни произошло, это может подождать несколько дней. Остынете и с холодной головой сможете сесть и все обсудить. А сейчас, ребята, увы, вам стоит нас с Асей оставить. Это касается только семьи. – Костя поднялся и движением руки призвал ребят поступить так же. Мои глаза встретились с глазами Стаса, в них читалось искреннее сожаление.
Ребята ушли вслед за отцом. Я так и не нашла в себе сил подняться с дивана и проводить их хотя бы до двери. Недоброе предчувствие сковало тело в ожидании приговора. Боже, только бы не случилось ничего необратимого!
Хлопнула входная дверь. Послышались тяжелые шаги, прежде чем Костя появился в комнате и опустился рядом, на диван. Он осторожно вложил в свои теплые ладони мои и помедлил прежде, чем обрушить на меня тяжелую новость.
– Ася, твоя бабушка… – начал он, избегая смотреть мне в глаза, точно призывал все имеющееся в арсенале мужество, чтобы голос не дрогнул. – Она умерла.
* * *
Впервые в жизни дни текли для меня, как мутная однородная река. Утро, день, вечер и ночь сменяли друг друга, а где-то глубоко внутри меня разрасталась всепоглощающая черная дыра. Тьма не только сама не издавала ни звука, но и глушила все вокруг, поедая потом эту тишину ложками, поглощая заодно и то, что оставалось от маленькой девочки с большими, прозрачными, будто хрустальными, глазами, которую я видела на фотографиях, листая старый семейный альбом.
Никогда раньше я не сталкивалась со смертью. Увидев бабушку в гробу, я едва узнала родного человека. На старческом лице разгладили каждую линию. Кожа выглядела неестественной, блеклой и плотной, будто отлитой из пластмассы. Аккуратные губы тянулись тонкой линией, деля лицо на две части. Это смерть делает с людьми такое или безразличные служащие морга постарались в пропахших формалином подвалах?
Должно быть, я слишком долго стояла у открытой крышки гроба. Тяжелая рука отца легла на плечо. Я обернулась, заглянула Косте в глаза и увидела в них бескрайнее сострадание и… страх? Интересно, чего он боится? Того, что я не справлюсь с потерей и останусь в Ростове? А может, мысли отца в моменте больше заняты Марией: для матери бабушка была всем. Она помогала растить меня, была надежной опорой, лучшей подругой и самым близким человеком, даже несмотря на то, что порой им приходилось прикрикивать друг на друга. На мгновение я подумала о том, как должно быть Марии тяжело потерять столь значимого человека. Я любила бабушку, и сейчас, когда я стояла рядом с безжизненным телом в полупустом белом зале при крематории, все выглядело нереальным. Дурным сном, который вот-вот закончится, стоит только захотеть. Я наблюдала за происходящим со стороны: вот отец отводит меня в сторону, уступая очередь печальному седому старику с оголенной лысиной. Обеими руками он нервно мял шапку и смотрел на бабушку. Ресницы подрагивали от непрошеных слез, а губы едва шевелились. Он что-то прошептал, сгорбившись над бабушкой, после чего поправил на ней ворот выбранной мамой парадной блузки и удалился, заняв место в зале напротив меня.
Когда с прощаниями было покончено, двое крепких мужчин взялись за блестящие сталью ручки тележки и водрузили гроб на подвижную ленту, а затем накрыли крышкой. Зазвучала музыка. Излишне громкая и отчего-то даже торжественная, что казалось мне совсем не уместным. Я обхватила себя руками, ища утешения и смотря, как расходятся в сторону ставни крематория. За ними распростерлась лишь кромешная тьма. У меня перехватило дыхание, но я не тронулась с места. Даже сквозь звуки музыки слышалось, как лента пришла в движение. За звуком последовало и действие. Гроб мягко тронулся, устремляясь соприкоснуться с тьмой. Именно тогда ко мне пришло понимание происходящего. Понимание, что это – конец. Больше не будет посиделок с историями из молодости Тамары Васильевны, обжигающе горячего чая из самовара и неповторимых пирожков с капустой, аромат которых навевал аппетит, стоило только переступить порог всегда гостеприимного дома. Не будет конвертов с открытками на дни рождения, что бабушка разукрашивала акварелью от руки, придумывая каждый раз новые сюжеты. Все хорошее, теплое и светлое растворится, стоит последнему сантиметру деревянной прямоугольной коробки проехать по движущейся ленте.
Подобные размышления посетили не только меня. Я поняла это, как только заметила движение в зале. Костина рука соскользнула с моего плеча, и отец побежал по диагонали, чтобы перехватить Марию. По раскрасневшимся щекам матери крупными каплями скользили слезы. Лицо исказила гримаса боли. Мама бежала к ленте с вытянутыми руками, точно надеялась, что успеет перехватить гроб, пока его не поглотило целиком. Отец обхватил Марию обеими руками, пытаясь удержать. Остальные молча смотрели, давясь, как один, слезами. Их взгляды блуждали от лица Марии к усопшей и обратно. Отчаянно мама вырывалась из крепкой хватки отца, но Костя был сильнее. Она кричала так громко, что ни одна мелодия не способна была заглушить всю рожденную моментом осознания боль. Меня затрясло. Я боялась шевельнуться, потому стояла на том же месте, где меня оставил отец. Страх, что и меня захлестнет цунами, царапал горло изнутри сотней острых лезвий. Я запретила себе отводить взгляд от матери. Запретила предпринимать что-либо, пока не кончится эта чертова музыка.
С последним аккордом послышался спасительный звук сомкнувшихся ставней. Гроб с тем, что когда-то было моей бабушкой, исчез навсегда. Я видела, как у мамы подкосились ноги, и, если бы объятия отца не оказались крепки, вряд ли Мария устояла
