Утро в раю (очерки нашей жизни) - Александр Фитц

Есть у меня вопросы и к автору репортажа, а также руководителям радио, на котором он трудится.

Как они считают: 13,5 тысячи возвратившихся в Россию из 3,5 миллиона переселившихся в Германию — это много или мало? Сколько из этих возвратившихся действительно немцы, а сколько таких, у кого только одна из бабушек — немка, а все остальные члены семьи — русские, казахи, украинцы, белорусы?.. И наконец, главный вопрос: зачем России российские немцы, которых её правительство лишило родного дома, возвращать который, я имею в виду автономную республику, ни в какую не хочет? Может быть, зовут их потому, что в Министерстве регионального развития РФ, а главное, в Думе и президентской администрации страстно полюбили уехавших в Германию российских немцев и хотят перед ними извиниться?

Но почему, в таком случае, никак не полюбят нашедших прибежище в Германии десятков, если не сотен тысяч русских, татар, башкир, чеченцев? Почему их обратно в Россию не зовут? Отчего в прессе не рассказывают об украинцах, белорусах, азербайджанцах, грузинах, армянах, представителях других народов бывшего СССР, решивших сменить германский адрес на российский? Потому что таковых нет или из соображений военной тайны?

Вопросы я адресую не только боннскому радио, но и московским газетчикам, а то получается, что на российских немцах у них у всех свет клином сошёлся.

Написав это, вспомнил указы Екатерины II, других самодержцев, приглашавших иностранцев переселяться в Россию, и то, чем это переселение для их потомков закончилось. Но не хочется о грустном, давайте лучше о реальном. А реалии таковы, что на российских немцев, живущих в Германии, московским чиновникам надеяться, конечно, можно, но лучше самим не плошать. И ещё: не стоит пытаться кому-то внушить то, во что они сами не верят. Догадались, о чём я? Правильно, о переселении немцев из Германии в Бангладеш, Афганистан и Эфиопию. Впрочем, шучу. Конечно же, о массовом их возвращении в современную Россию.

Не думаю, что история, которую расскажу, уникальна, но называть фамилии её героев и даже город, в котором они живут, не буду. Почему, вы поймёте сами.

Итак, лет двадцать тому назад в Германию из России приехал мужчина средних лет, крепкого телосложения и с лёгкой грустинкой в серых глазах.

О переезде в Германию, точнее возвращении, этот мужчина, назовём его Рудольфом, мечтал всегда, так как был не только немцем, но ещё и гражданином Германии.

Хоть и родился он на Украине, но три класса школы окончил в Лейпциге. А потом, было это в 1947 году, его вместе с матерью, младшими сёстрами и другими российскими немцами депортировали в Сибирь. Работать, как и большинство сосланных сверстников, Рудольф стал с 14 лет, а в 23 женился на русской девушке Насте. У них родилось два сына. Старшего назвали Виктором, а младшего — Эдуардом.

Беда, как всегда, пришла неожиданно — умерла Настя, и остался Рудольф один с ребятишками. Исполнилось ему в ту пору 29 лет. Спасибо матери, поддержала в тяжкое время, взяв на себя заботы по воспитанию внуков.

Больше Рудольф не женился, хотя, конечно, женщины у него были. Но не сложилось, да и сыновья не хотели «новой мамы».

Сначала в Германию по вызову родственников, оставшихся здесь после войны, переехала мать Рудольфа, спустя три года он, а ещё через пять лет оба его сына с жёнами и два внука — дети Виктора.

Это событие, конечно, отметили, ну а потом начались будни, как всем нам казалось, весьма приятные для сыновей и снох Рудольфа. К их приезду он обо всём позаботился: договорился с хозяевами квартир, которые они сняли, завёз мебель, оформил их на лучшие в городе языковые курсы, внуков записал в школу.

И вот однажды встречаю его, а в глазах у моего друга вместо лёгкой грустинки полное отчаянье. «В чём дело? — спрашиваю. — Заболел кто?» — «Хуже», — отвечает Рудольф. И когда мы присели за столик в кафе, рассказал следующую историю:

— Боюсь, младший сын руки на себя наложит. Короче, как приехали они сюда, жена его Светлана задурила. Германию клянёт, его «фашистом» обзывает, меня на порог не пускает, по своей матери и отцу плачет и каждый день возвратиться в Россию хочет.

— Ну и пусть возвращается, — говорю я.

— Так Эдька ж её любит! Говорит, если Светка уедет, повесится.

— Так и повесится? — усомнился я.

— Он не шутит, — вздохнул Рудольф. — Я его знаю. А ещё Светка его к себе не подпускает. То есть, полный абзац с прицепом.

— А старший как, — спрашиваю, — у него ведь тоже жена русская?

— У того всё о'кей. Его Маруся работу нашла, российский диплом о высшем образовании ей подтвердили, по-немецки шпрехает на единицу с плюсом (в переводе на российскую систему — пять с плюсом. — А. Ф.). Детишки тоже молодцом. А вот младший меня в гроб вгонит. Что делать — не знаю. Подскажи.

— Ситуация традиционная, — отвечаю. — Подобное случалось и в других семьях, и выход один: лечить нужно родиной.

— Как это? — не понял Рудольф.

— Очень просто. Сегодня же пакуем её вещички, приобретаем билет и, как говорится, к родным берёзкам с песнями.

— А Эдик? С ним что будет?

— Ничего. Через пятнадцать дней ваша Светка обратно попросится. Гарантирую.

— Не верю.

— Человек так устроен, что к хорошему он быстро привыкает, а к очень хорошему — моментально. И кажется ему, будто везде так. В смысле, что автомобилист пропускает прохожего, а не старается его сбить, что людям платят зарплату и в срок переводят пенсию, что в магазинах всё есть и по доступной цене, что в кафе ты не отравишься и все вокруг тебе вроде как рады, то есть улыбаются.

— С Эдиком поговоришь? — вздохнул Рудольф.

— Запросто, подавай мне его, — успокоил я друга.

Через неделю нагруженная подарками родне и собственными вещами Светлана отбыла в Россию.

Провожали её на вокзале Виктор с женой и две подруги по переселенческому общежитию. Светлана была возбуждена, обещала прислать фотографии, говорила, что земля, вообще-то, круглая и наверняка они ещё увидятся. Остальные тоже улыбались, а женщины, как показалось Виктору, даже немного ей завидовали. Ну а потом события развивались даже быстрее, чем я предполагал.

Первый раз Светлана позвонила из Бреста. Спросив, как у Эдуарда дела, поинтересовалась, не хочет ли он присоединиться и тоже навестить её родителей. К счастью, в этот момент я был рядом, и Эдик, потерявший на некоторое время дар речи, промямлил, что, вообще-то, он работает и вот так сразу ехать к Светиным родителям не готов.

Следующий звонок последовал уже из Москвы. Здесь Светлана должна была пересесть на поезд, следующий в Астрахань, с остановкой в городке Ртищево, где жили её родители, но делать она это категорически расхотела.

«Я люблю тебя, Эдик! — закричала она в трубку. — Я много думала, и я всё поняла. Я не могу без тебя. Я готова возвратиться в Германию, даже не заезжая к родителям. Эдик, ты меня слышишь?!»

Эдик её слышал, но ничего не понимал. Признаться, даже я, когда он мне это пересказал, удивился столь стремительной смене Светиных приоритетов.

— Что мне делать? — спросил Эдик. — Я ведь её люблю.

— Году эдак в 1985-м, когда поездка в Польшу была праздником, а в Югославию — несбыточной мечтой, — ответил я, — дочка моей приятельницы Эллы Шаль поехала по приглашению родственников в ФРГ. Было ей тогда лет 15. Естественно, никто из нас, включая Эллу, на Западе никогда не был, и всем нам было очень интересно, как там живут люди. Поэтому когда она возвратилась, мы, распираемые любопытством, решили устроить что-то вроде пресс-конференции, которую поручили вести мне. И вот я её спросил: «Скажи, что тебя более всего поразило в Германии?». Она, подумав, ответила: «Грязь и хамство носильщиков на Белорусском вокзале». Ты понял, Эдуард?

— Не совсем. Белорусский вокзал ведь в Москве.

— Правильно. Именно он её и поразил, когда она возвратилась. А вот в Германии её ничего особо не поразило.

Здесь всё показалось ей естественным. Вот и твоя Света тоже многому поразилась, оказавшись на родине.

— Да, там сейчас, особенно в маленьких городках, тяжко, — согласился Эдуард. — Поэтому я хочу, чтобы Светка возвратилась. Мне жалко её.

— Нет, — сказал я. — Она должна пожить в своём Ртищеве. Непременно.

— Ну, хорошо, — вздохнул Эдик, — только я всё равно её люблю.

Прошли годы. У Эдуарда и Светланы подрастают трое чудных ребятишек: две девочки и мальчик. Живут они душа в душу, но в Россию Света больше никогда не ездила и вообще о ней старается меньше говорить. А вот Эдуард время от времени навещает тестя с тёщей. К примеру, недавно, когда сопровождал гуманитарный груз, собранный Евангелическо-лютеранской церковью Германии. «Мы — немцы, они — русские, — говорит он. — Мы обязательно должны дружить, но жить по своим обычаям и в своих домах. А моя Света, — счастливо улыбается он, — теперь в нашем роду самая главная немка. Но мне это неважно. Я её не за это люблю».