Ночные истории - Эрнст Гофман

Он знал, что, по мнению старого барона Родериха, только союз с одним из старейших родов в его отечестве мог навеки упрочить блеск майората. Старик прочел об этом союзе по звездам и считал, что всякое дерзкое нарушение комбинаций светил могло навлечь гибель на учрежденный майорат. Союз Вольфганга с Юлией представлялся старику преступным посягательством на решение силы, которая помогала ему в его земных делах, и всякая попытка погубить Юлию, противящуюся этой силе, как демоническому началу, казалась ему оправданной. Губерт знал о безумной любви Вольфганга к Юлии; утрата ее сделала бы его несчастным, быть может, даже убила бы, но младший сын стал деятельным помощником в планах отца, тем более что сам чувствовал к Юлии преступную склонность и надеялся отвоевать ее для себя. Небу угодно было, чтобы самые ядовитые козни разбились о решимость Вольфганга, и последнему удалось даже обмануть брата. Свершившийся брак Вольфганга и рождение его сына остались для Губерта тайной. Вместе с предчувствием близкой смерти старого Родериха стала преследовать мысль, что Вольфганг женился на враждебной ему Юлии. В письме, где он приказывал сыну в назначенный день явиться в Р-зиттен, чтобы вступить во владение майоратом, он давал слово, что проклянет его, если он не расторгнет недостойный брак. Это письмо Вольфганг сжег у тела отца.

Губерту старик написал, что Вольфганг женился на Юлии, но что он разорвет этот союз. Губерт счел это сумасбродной выдумкой старого отца, однако немало испугался, когда сам Вольфганг не только подтвердил подозрения отца, но еще и прибавил, что Юлия родила ему сына и что в скором времени он обрадует свою супругу, до сих пор считавшую его купцом Борном из М., известием о своем высоком происхождении и богатстве. Вольфганг собирался в Женеву, чтобы привезти любимую жену. Но прежде чем он смог исполнить свое намерение, его настигла смерть. Губерт умолчал обо всем, что ему было известно о существовании рожденного от брака с Юлией ребенка, и таким образом присвоил себе майорат, по праву принадлежавший сыну Вольфганга. Однако прошло всего несколько лет, и он почувствовал глубокое раскаяние. Судьба наказала его за его вину ненавистью, которая все сильнее разгоралась между двумя его сыновьями.

«Ты жалкий, несчастный нищий, — сказал старший, двенадцатилетний мальчик своему младшему брату, — когда умрет отец, я стану владельцем Р-зиттенского майората, и ты принужден будешь смиренно целовать мне руку, когда тебе понадобятся деньги на новый сюртук».

Младший брат, разъяренный высокомерной надменностью старшего, бросил в него нож, оказавшийся под рукой, и чуть его не убил.

Опасаясь большего несчастья, Губерт отправил младшего сына в Петербург, где тот впоследствии стал офицером, сражался против французов под командованием Суворова и пал в бою.

Губерт не решился открыть всему свету тайну своего обманом приобретенного владения — страшился позора, — но теперь не желал брать ни копейки у законного владельца майората. Он навел справки в Женеве и узнал, что госпожа Борн умерла от горя, оплакивая непостижимо исчезнувшего мужа, а молодого Родериха Борна воспитывает один почтенный человек, взявший его к себе.

Тогда Губерт, назвавшись чужим именем и выдав себя за родственника погибшего в море купца Борна, стал посылать деньги, предназначавшиеся для того, чтобы достойно воспитать молодого владельца майората. То, как тщательно копил он доходы с майората и что написал в завещании, уже известно. О смерти своего брата Губерт говорил в странных, загадочных выражениях — в них можно было усмотреть намек на то, что тут кроется какая-то тайна. и что Губерт косвенным образом причастен к этому страшному делу. Все объясняло содержимое черной папки. К предательской переписке Губерта и Даниэля была приложена бумага, написанная и подписанная Даниэлем. Ф. прочел признание, заставившее содрогнуться его душу.

Губерт явился в Р-зиттен по наущению Даниэля, и это Даниэль известил его о находке ста пятидесяти тысяч талеров. Уже известно, как Губерт был принят братом, как он, обманутый во всех своих надеждах, хотел уехать и как стряпчий его удержал.

В груди Даниэля клокотала кровавая жажда мести, направленная против юноши, пожелавшего прогнать его как паршивого пса. Он все сильнее и сильнее раздувал пламя, пожиравшее несчастного Губерта. В еловом лесу, где бушевала метель, охотясь на волков, они сговорились погубить Вольфганга.

— Извести его, — бормотал Губерт, целясь из ружья.

— Да, извести, — ухмылялся Даниэль, — но только не так, не так!

Теперь он был уверен в себе: он убьет барона так, что ни одна душа об этом не узнает. Получив наконец деньги, Губерт пожалел о своем замысле, и решил уехать, чтобы не поддаться дальнейшему искушению. Даниэль сам оседлал ему ночью лошадь и вывел ее из конюшни; но когда барон хотел вскочить в седло, он сказал резким голосом:

— Я думаю, барон Губерт, что ты останешься в майорате, который с этой минуты тебе принадлежит, потому что его надменный владелец лежит, разбившийся, под обломками башни!

Даниэль заметил, что Вольфганг, снедаемый алчностью, часто встает посреди ночи, подходит к двери, которая прежде вела в башню, и горящим взором вглядывается в бездну, где, по уверению Даниэля, погребены немалые богатства. Построив на этом свой план, Даниэль стоял в ту роковую ночь у дверей залы. Услышав, что Вольфганг отворяет дверь, ведущую в башню, он вошел в залу и вплотную приблизился к барону, стоявшему на самом краю пропасти. Тот обернулся и, увидев проклятого слугу, из глаз которого смотрела смерть, в ужасе вскричал: «Даниэль! Даниэль! Что делаешь ты здесь в такой час?» Тогда Даниэль выкрикнул: «Пропадай же, паршивый пес!» — и сильным ударом ноги столкнул несчастного в бездну.

Потрясенный услышанным, молодой Родерих не находил покоя в замке, где был убит его отец. Он уехал в свои курляндские имения и приезжал в Р-зиттен только раз в году, осенью. Франц, старый Франц, уверял, что Даниэль, о преступлении которого он догадывался, часто показывается в замке во время полнолуния, и описывал призрак точно таким же, каким в последствии видел его Ф., когда изгонял этот злой дух. Именно открытие этих обстоятельств, позорящих память его отца, заставило отправиться в дальние странствия молодого барона Губерта.

Так рассказал мой дядя всю эту историю, после чего он взял меня за руку и сказал дрогнувшим голосом, причем глаза его были полны слез!

— Тезка, тезка, и ее тоже, пленительную Серафину, коснулась темная сила, властвующая над родовым замком! Через два дня после того, как мы покинули Р-зиттен, барон устроил прощальное катанье на санях. Он сам вез свою жену, когда лошади, охваченные необъяснимым страхом, вдруг рванулись и понеслись в безумном беге.

«Старик, старик гонится за нами!» — пронзительно закричала баронесса.

Минуту спустя от сильного толчка сани опрокинулись, и Серафину выбросило на дорогу. Ее нашли бездыханной, она умерла! Барон не может утешиться, он успокоится только со смертью!

Да, тезка, никогда больше не вернемся мы в Р-зиттен!

Дядя умолк, я ушел от него с разбитым сердцем и только всеисцеляющее время могло смягчить глубокую скорбь, которая чуть не сокрушила меня.

Прошли годы. Ф. давно уже покоился в могиле, а я покинул отечество. Военная гроза, разразившаяся над Германией,[60] погнала меня на север, в Петербург. На обратном пути, неподалеку от К., темной летней ночью ехал я вдоль берега моря, вдруг в небе, прямо передо мной, зажглась большая, яркая звезда. Подъехав ближе, я по трепещущему красному пламени понял, что то, что я принял за звезду, был, вероятно, большой огонь, однако не мог сообразить, отчего он так высоко виден.

— Что это там за огонь, приятель? — спросил я у кучера.

— Э, — отвечал он, — да ведь это не огонь, это Р-зиттенский маяк.

Р-зиттен! Едва кучер произнес это слово, мне живо представились те роковые осенние дни, которые я там провел. Я увидел барона, Серафину и даже старых диковинных теток, увидел и себя самого, с пышущим здоровьем лицом, завитого и напудренного, в небесно-голубом камзоле, влюбленного и вздыхающего, как печь[61], со скорбной песней на устах.

В охватившей меня глубокой тоске вспыхнули разноцветными огоньками веселые шутки Ф., которые теперь казались мне более забавными, чем тогда. Исполненный печали и вместе с тем сладкого блаженства, вышел я рано утром в Р-зиттене из экипажа, остановившегося перед почтовой станцией. Я узнал дом управляющего и спросил про него.

— Позвольте, — ответил мне почтовый писарь, вынимая изо рта трубку и снимая ночной колпак, — позвольте, здесь нет никакого управляющего; здесь королевская контора, и господин чиновник еще изволит почивать.

Из дальнейшей беседы я узнал, что прошло уже шестнадцать лет с тех пор, как последний владелец майората барон Родерих фон Р. умер, не оставив наследников, и майорат отошел к казне.