На лужайке Эйнштейна. Что такое ничто, и где начинается всё - Гефтер Аманда

Теория струн еще не существует? Но Гросс – струнный теоретик.

– И что беспокоит меня больше всего, – продолжал Гросс, – это отсутствие непротиворечивой космологии. Начиная с Эйнштейна фундаментальная физика стала заниматься не только предсказаниями состояния в настоящий момент, но всем пространственно-временным многообразием. Задача физики, как мы узнали из общей теории относительности, представлять, черт возьми, все целиком! Настоящее – в любом случае иллюзия! Одним из самых разочаровывающих аспектов теории струн, которой пока еще нет, заключается в том, что мы до сих пор не знаем, как построить непротиворечивую космологию и что для этого надо… Представить себе подобное радикальное изменение всего горизонта физики, вызванное полным незнанием начальных условий в момент Большого взрыва, построение непротиворечивой космологии… хорошо, пусть у нас в поле зрения есть 10500 возможных метастабильных состояний, но ведь при этом у нас ноль космологий.

Я пометила в блокноте на будущее: «Почему теория струн не стыкуется с космологией?»

– Как правило, в науке научный принцип тем сильнее, чем больше мы знаем, – продолжал Гросс. – Но со спорами вокруг антропного принципа ситуация противоположная: чем больше мы знаем, тем меньше его сила. Его главная поддержка в невежестве. И я не думаю, что в науке так должно обстоять дело. Я думаю, все рассуждения о нем несколько преждевременны и потому немного опасны. Почему я считаю их опасными? Потому что ради них приходится отказываться от традиционного пути развития, они отвлекают людей от следования в тех направлениях, которые скорее окажутся правильными… Видя, куда движется дело, я склонен сделать совсем другой вывод. По-моему, мы упускаем что-то очень важное. Нам нужна какая-то основа, на которой мы бы могли построить космологию, обсуждать теорию инфляции. Все нынешние споры я бы интерпретировал не как свидетельство сложностей вокруг антропного принципа, а как свидетельство отсутствия чего-то очень важного.

– Дэвид, ты напомнил мне несколько поговорок, – сказал Сасскинд. – «Старики обречены вечно переживать свое прошлое». И еще: «Чем меньше есть что сказать, тем больше времени это требует». А что касается опасности, то, я думаю, ты натягиваешь свой сапог не на ту ногу, если можно так выразиться. Правильнее было бы сказать все наоборот: Дэвида в физике очень любят, им все восхищаются и очень боятся.

Его боятся? Такого забоишься.

– Кто? – потребовал уточнения Гросс.

– Например, молодой человек, с которым мы сегодня случайно разговорились. Но у меня было немало возможностей разговаривать с молодыми людьми – девушки в этом отношении проявляют большую стойкость, – которые, когда я обсуждал с ними возможную антропность этого мира, всячески уходили от разговора, смущались. Их очень пугало враждебное отношение к этим идеям.

– У этих людей, как и у меня, есть убеждения? Меня не это беспокоит. Меня больше беспокоит, когда эти молодые люди встают и с уверенным видом рассуждают, словно их идеи основаны на прочных знаниях.

– Эй! В чужом глазу сучок видишь, а в своем и бревна не замечаешь! Вау! Дэвид, Дэвид, Дэвид… Ты помнишь появление теории гетеротических струн?

Ого!

– И что? Ну, хорошо. Но там было немного другое. Когда эти молодые люди выступают, мне приходится напоминать аудитории, что оратор держит свою речь так, словно мы, черт возьми, знаем, о чем говорим. А теория струн – это вовсе не то, что мы знаем, верно?

– Да, я полностью согласен.

Он соглашается? Но он же сам это придумал…

Гросс продолжал:

– Поэтому, когда кто-то встает и говорит: «Теория струн гласит…» – тебя это раздражает из-за избыточности самой идеи, за ней слишком многое может скрываться. И я могу легко объяснить мое возбуждение, связанное с появлением революционной теории гетеротических струн в 1984 году; я могу понять своих коллег и сейчас, когда вижу, что происходит снова и снова с некоторыми из них в связи с идеей случайной Вселенной. Я вижу, что происходит с бедным Стивом Вайнбергом. Стив – это человек, которым движет атеизм. И он был слишком эмоционален в конце своей статьи из-за того, что католическая церковь выступила против идеи ландшафта.

– Нам всем это нравится. Мы все находим это забавным.

Я усмехнулась.

Гросс имел в виду статью Вайнберга Living in the Multiverse. В ней лауреат Нобелевской премии писал: «Так же как Дарвин и Уоллес объяснили, каким образом замечательные приспособления живых форм могут возникнуть даже без сверхъестественного вмешательства, так же ландшафт теории струн может объяснить, как константы природы, которые мы наблюдаем, могут принимать свои значения, необходимые для существования жизни, без вмешательства всеблагого Творца».

Далее Вайнберг процитировал опубликованную в New York Times полемическую статью кардинала Кристофа Шёнборна, архиепископа Вены, в которой он писал, в частности: «Католическая церквь, оказавшись в оппозиции некоторым новым научным теориям, подобным неодарвинизму или гипотезе мультивселенной в космологии и изобретенным для того, чтобы отвлечь внимание от ошеломляющих научных доказательств целевых причин и высшего замысла, будет снова и снова защищать человеческую природу, провозглашая, что имманентное созидание в природе очевидно и реально». И затем Вайнберг, с излишней, на мой взгляд, патетикой, заметил: «По словам Мартина Риса, его уверенности в существовании мультивселенной достаточно, чтобы поставить на кон жизнь своей собаки; Андрей Линде при этом заметил, что готов поставить на кон свою собственную жизнь. Что касается меня, то я так твердо убежден в существовании мультивселенной, что готов поставить на кон и жизнь Андрея Линде, и жизнь собаки Мартина Риса».

– О чем и речь, – продолжал между тем Гросс. – В его реакции было что-то, напомнившее мне о том, что я испытал в 1984 году, когда мы считали, что решение уже фактически у нас в руках, и это кружило голову. И тебе, Лео, это тоже кружило голову. Ставки чертовски велики. Так что ты открыт для острой критики.

– Но только пусть эта критика будет научной, – настаивал Сасскинд. – А примером научной критики может быть теорема, которая гласит, что в теории струн не существует метастабильных состояний деситтеровского пространства, или доказательство, что теория хаотической инфляции внутренне противоречива. Тогда это наука, Дэвид.

– Критика – это обязанность для всех тех, кто возводит шаткие теоретические конструкции и хочет сделать их менее шаткими, – возразил Гросс. – А я не должен доказывать, что от непродуманных определений рождается бессмыслица.

– Дэвид, вы видите возможности решения проблемы ландшафта? – спросила я. – Вы видите выход?

– Вижу ли я выход? Конечно нет! Если бы я его видел, то я сейчас был бы в гораздо более выгодном положении. Линия рассуждений, исходящих из антропного принципа, может быть разорвана только упрочением науки. Очень маловероятно, что я в свои шестьдесят лет подойду сейчас к решению этой проблемы с достаточной проницательностью. Но где же может находиться этот выход? Он в ответе на вопросы «что такое теория струн?» и «как построить последовательную космологию? одну осмысленную вселенную?» Сейчас у нас нет единой вселенной, которая имела бы смысл!

Я повернулась к Сасскинду.

– Даже если вы соглашаетесь с существованием ландшафта и множественностью миров, и даже если вы соглашаетесь, что определенные локальные физические законы вытекают из факта существования разумных наблюдателей, вы все равно не считаете метатеорию необходимой? Неужели вам не нужно чего-то единого? Не занимаетесь ли вы тем, что просто уходите от ответа на вопросы?

– Да. Все это, безусловно, верно. Абсолютно. Суть в том, что нам нужно описать все целиком, всю Вселенную или мультивселенную. И это научный вопрос, а не идеологический.

Дебаты продолжались несколько часов, а потом мы втроем пошли в пляжный ресторан, заказали на обед блюда из морепродуктов и счастливо болтали о физике. Я чувствовала себя в своей тарелке, как если бы нас что-то связывало, как солдат, вернувшихся из боя. Услышав аргументы с обеих сторон, я не была полностью убеждена в правоте какой-либо из них. Точка зрения Гросса выглядела более привлекательной: я тоже вздохнула бы с облегчением, узнав, что физика определяется единственными и необходимыми элегантными уравнениями, а не случайным их набором, оказавшимся удачным. С другой стороны, я не была уверена, что Вселенная сильно заботилась о том, чтобы мне легко дышалось. И слияние ландшафта теории струн с теорией хаотической инфляции мультивселенной, по-видимому, пока не указывало на окончательное решение. В любом случае было слишком рано утверждать что-либо наверняка. Оставалось еще слишком много вопросов, на которые не было ответов.