Рубин Рафаэля - Диана Хэгер

В молчании, которое снова повисло между ними, Рафаэль вытащил из кармана маленький деревянный сундучок с кожаными ремешками-застежками и золотым замком и протянул его Елене.

– Здесь хватит на то, чтобы твоя семья прожила какое-то время безбедно, пока ты не устроишься на новое место. Прошу, прими это.

Елену затошнило с такой силой, что она чудом сдержала рвоту. Неожиданно для себя самой девушка разрыдалась. Слезы катились по щекам, и весь мир ей казался расплывчатым.

– Я не проститутка, чтобы мне платили за такого рода услуги! – крикнула она. У нее подгибались колени, будто оскорбление ощутимой тяжестью легло ей на плечи.

– Я не хотел тебя обидеть!

– Если бы вы не овладели мной здесь, в этой самой комнате, стали бы тогда предлагать мне деньги?

– Я просто стараюсь исправить свои ошибки, и, может быть, делаю это не совсем правильно, но ты совершенно извратила мои намерения!

– А вы ошиблись на мой счет!

Он схватился за голову и закачался из стороны в сторону.

– Ты даже представить не можешь, как я жалею о том что тут произошло! Какая это была ужасная ошибка! Но что я могу тебе дать, чтобы загладить свою вину? Скажи!

– Мне нужно только то, о чем вы договорились с кардиналом Биббиеной! Я хочу работать в этом доме и получать деньги, чтобы кормить мою семью!

– Все, что угодно, только не это!

– Значит, вы недостаточно раскаиваетесь в своем поступке! Может, я теперь и живу в самом бедном квартале Рима, синьор Рафаэль, но я не шлюха, чтобы мне платили за мое тело! Я Елена ди Франческо-Гвацци, женщина из добропорядочной семьи и дочь уважаемого человека!

Ей пришлось призвать на помощь все оставшееся в ней мужество, чтобы не отвести от него взгляда.

– Я ухаживала за вашим домом, топила ваши камины, приносила вам вино и меняла простыни после стольких оргий, что и не упомнить! И все это время мне нужно было всего лишь одно – честно зарабатывать себе на жизнь и, если Господь будет милостив, когда-нибудь выйти замуж за скромного, щедрого душой человека. Но из-за одной-единственной моей ошибки, по глупости и недомыслию, – она снова расплакалась, – я теряю надежду и на то, и на другое!

Елена не дала ему возможности сказать что-нибудь в свое оправдание. Ей больше не о чем было говорить и нечего было слушать. Она развернулась, так что взлетел подол юбки, и вышла из кухни, громко хлопнув за собой дверями.

Джулио Романо привалился спиной к стене возле кухни, как будто его только что ударили кулаком под дых. Он подозревал, что между учителем и Еленой что-то произошло, но совсем не ожидал услышать об этом в таких подробностях и тем более таким образом. Он закрыл глаза, гоня от себя образ хорошенькой девушки, которая, стесняясь, готовила ему любимые блюда из фасоли со свининой и непременно выскальзывала из комнаты, когда он ел. Он-то думал, что она его стеснялась! Теперь ему было не избавиться от мысли о том, как она лежала на широком кухонном столе, за которым они так часто разговаривали, и отдавалась мужчине, овладевшему ей походя, из минутной прихоти.

Джулио всегда любил и уважал Рафаэля, но теперь он чувствовал нестерпимое желание сотворить с ним что-нибудь вроде того, что сделал наемник Лучиани.

Однако то, что он услышал, помогло ему многое понять. Теперь становилось ясно, почему она отказывалась посидеть и поговорить с ним дольше минуты. Руки Джулио сжались в кулаки. Он знал, что такое страсть и лишающее рассудка желание, но, как и кем бы ни искушал его Рафаэль, находил в себе силы противиться. Его никогда не прельщали дешевые шлюхи из квартала дель Ортаччо. Он ждал, когда придет настоящая любовь и утолит его страсть. Этого он готов был ждать столько, сколько потребуется, какие бы речи ни вел учитель о том, что познание плотских утех обогатит его мастерство художника.

Джулио никогда не любил всерьез, так, чтобы побороть все сомнения. То, что он чувствовал к Елене, было, скорее, не сердечной склонностью, а желанием не дать ее в обиду. Он сам объяснял это себе как сострадание, а не нежную привязанность. Однако же сострадание это оказалось настолько сильно, что теперь полностью занимало все его мысли. Выходя из кухни, он собирался что-то предпринять. Оставалось лишь решить, что именно.

18

В воскресенье пошел снег, и весь Рим высыпал на улицу, чтобы посмотреть на странные белые хлопья которые таяли, едва коснувшись земли. Но горожан это не смущало. Они наблюдали за чудом, волшебной красотой, отвлекшей их от беспросветности повседневной жизни.

Полумертвый от усталости Рафаэль ехал верхом из Ватикана в свою мастерскую. Было уже очень поздно На фресках обнаружилась досадная неточность: против изначального замысла Амур оказался совсем не похож на Агостино. Рафаэль не мог оторваться от работы ни на минуту. Выяснилось, что штукатурка для одного из слоев неправильно смешана и наложена учениками, и Рафаэлю пришлось бросить все дела, чтобы собственноручно переделать неудачный участок до того, как высохло все вокруг него. Но это было еще не все.

Рафаэлю наконец удалось добиться личной аудиенции у Его Святейшества, на которой он надеялся вытребовать себе право на кольцо из Домус Ауреа. Все последнее время понтифик был занят укреплением союза с Испанией и Францией, и впервые за несколько недель со дня находки кольца Рафаэль получил возможность ее обсудить. Однако, как только он вошел в приемную залу, откуда-то из боковой двери появился кардинал Биббиена – сама набожность, руки сложены в молитвенном жесте – и по сути дела взялся руководить всем ходом беседы. На Рафаэля посыпались вопросы о продвижении заказов, в итоге возможности спросить о кольце так и не подвернулось.

Он не понимал, что происходит. Хотел ли Биббиена оставить кольцо себе или преследовал какие-то иные цели, но в тот вечер Рафаэль покинул Ватикан в полной уверенности, что без боя реликвию ему не отдадут. Холодный, колючий взгляд кардинала обещал жесточайшую схватку. Похоже, судьба послала ему слишком сильного противника.

В мастерскую вошла Маргарита, и все примолкли. Было далеко за полдень, ветер продувал узенькие и кривые улочки Рима и холодным клинком проникал под плотный голубой плащ бедной Маргариты. Мгновение – и все взгляды отвратились от нее, будто ее и не было. Это показное безразличие пробирало ее холодом до костей почище, чем ветер за стенами. Для всех здесь она явно была очередным трофеем учителя, и не более того.

– Его нет, – крикнул кто-то, не разводя церемоний, и сразу отвернулся к мольберту. Конечно, этим человеком оказался седеющий щеголь да Удине, который решил ясно выказать ей свое отношение. Она ему не нравилась в принципе, и делать ей здесь, по его разумению, было нечего.