Тень воина - Владимир Перемолотов

Он округлил глаза.

— А вдруг придут за ним, да тебя под горячую руку?

Купец поднялся и с силой надавил на Гавриловы плечи, заставив его сесть на место.

— А почему никого рядом нет? У него, что изо рта пахнет?

Человек тихонько засмеялся.

— Дураков нет раньше времени на плаху… На нем гнев Императора… Пил, пил, гад, нашу кровь, да захлебнулся…

Он тряхнул кулаком.

— Есть и на этого паука погибель!

— Злой ты на него, — подначил его Марк. — Видно, что он у одного тебя пол ведра крови высосал..

Гаврила опять дернулся вперед, но купец и тут его удержал.

— Имя грозное, согласен, только что ж он так на особицу… Или и тут не все равны?

— Не все! — гордо сказал мужичок. — Мы людской закон нарушили, а он — волю Императора, что выше всех законов. Он — по особому счету идет.

Марк не возразил. Сиделец, с какой стороны не смотря на это, был прав. А вот Масленников так не считал и даже и не думал. Он упрямо замотал головой и пошел к Патрикию. Марк догнал его, стал дергать за полу.

— Постой… Зачем он тебе? Он прав. Под горячую руку попадемся — плохо будет.

— А то тебе сейчас хорошо…

Гаврила расталкивал встречных руками, оставляя за собой злое ворчание. Купец нехотя плелся сзади.

— Он, похоже, знающий, вроде человек. Может и знает такой где замок Ко.

Узник висел в цепях, безразличный к окружающему миру.

Гаврила сел рядом, принюхался. Коротышка не обманул. Воздух тут на самом деле был ничуть не чище, чем в любом другом месте, но из-за света, что падал из окна, казалось, что все-таки тут было иначе.

— Смелые? — прохрипело со стены. — Или дурные?

Голос узника казался шершавым, как корабельный канат.

— Тебе-то какое дело? — спросил Марк. — Висишь — и виси себе…

— Ну, значит дураки… — рассмеялся тот. — Сколько вас уже тут рядом присаживалось… Обидел я вас что ли когда и вы поквитаться пришли?

— Подышать… — сказал за всех Гаврила. — Поговорить…

— Поговорить, — передразнил его Патрикий. — Мало вам своего горя, что ли? Хотите, чтоб я своим поделился? Или своих врагов мало?

— У тебя свое горе — у нас свое… — Хмуро сказал Гаврила. — Тут без горя не сидят. Только я не о горе…

Патрикий повернул голову, стараясь рассмотреть гостей. Несколько мгновений смотрел, потом рассмеялся.

— Горе… Не знаю я, какое твое горе, но с моим-то ему не сравниться.

— Да? — обиженно спросил Масленников. — Не сравнится, значит?

Марк жестом попытался остановить спор, примирив спорщиков.

— У всех нас тут одно горе — неволя, и враги одни — те, кто нас сюда засадил.

— Горе одно, да враги разные, — высокомерно прохрипел Патрикий. — Мой.. — он замялся, явно хотел сказать враг, но поостерегся. Разные люди тут сидели, разные… — недоброжелатель сам всемилостивейший Император, а у вас кто?

Он сплюнул, даже не став предполагать, каким мелким может быть враг у такого человека как Гаврила.

— А у нас колдун, — значительно сказал Масленников. — Такой колдун, который от твоего Императора, если что, камня на камне не оставит…

Грозное слово нырнуло в вонючую темноту и там кануло беззвучно. Патрикий не сказал ничего, только лицо скривил. То ли заболело что-то то ли просто презрение выказывал.

— А что это ты рожу кривишь? — грозно спросил Гаврила, привставая. — Думаешь, вру?

— С твоей-то мордой добрый колдун тебя к себе и на порог не пустит, а не что во враги запишет… Что ж ты колдуну такого сделал, что он тебя возненавидел? — спросил Патрикий. — Ногу ему что ли отдавил?

Гаврила вернулся на место.

— Это не я ему. Это он мне…

— А-а-а-а! — развеселился Патрикий, — значит не ты ему враг, а он тебе? Это, признай, большая разница. У меня самого таких врагов тысяча или две… Они меня знают, а я их — нет.

— Он меня тоже знает.

Глаза Патрикия стали серьезнее, хотя недоверие во взгляде не исчезло.

— И чем же тебе колдун не угодил?

— А ты вот сюда посмотри, — сказал тогда Гаврила, тыча рукой в пол. Уж очень ему хотелось уесть придворного гордеца. Тот наклонился, разглядывая грязные камни и перетертую в труху солому.

— Да тут и смотреть не на что! — сказал враг Императора, не увидев на полу ничего интересного. Марк засмеялся. Между ним и придворным расстояние на сословной лестнице было немногим меньше, чем между придворным и Гаврилой. Приятно было сознавать, что тот, кто стоит выше, все же глупее тебя и не видит очевидного.

— Раз ты ничего не видишь, то, значит, ты видишь самое главное. У него нет тени… — объяснил купец. — Колдун обманом отнял ее у него.

Гаврила хотел подбочениться, но, вспомнив, что потерял вместе с тенью, заскрипел зубами. Патрикий его понял, но не оценил.

— По сравнению с твоим горем мое — так, тьфу… — чуть-чуть гордясь своей бедой сказал он. — Считай, что и нет ничего… Ты потерял тень и свободу, а я только свободу, богатство, положение, друзей, да и жизнь, пожалуй, тоже.

Он закашлялся и выразительно посмотрел на кувшин. Гаврила пожал плечами и поднес его к губам узника… Тот с урчанием, словно изголодавшийся по сметане кот припал к обожженной глине. Вода потекла на грудь, сплетая курчавые волосы в маленькие косички.

— Хороший набор, — сказал Марк. — Я понимаю. Сам почти столько же потерял…

— Я сыграл с одним из любимцев Императора одну знатную шутку.

Марк оглянулся. Темнота, вонь, грязь…

— И что, шутка того стоила?

— Стоила. Колдун у тебя тень отнял, а я у одного прохвоста — благоволение Императора.

Патрикий откинулся к стене и блаженно закрыл глаза. Он улыбался прошлому, не желая видеть настоящее. Гаврила и Марк молчали. Патрикий тоже молчал. Свет падал на него сверху, тенями прорисовывая изможденное лицо.

— Никакая шутка не стоит свободы, — сказал, наконец, Гаврила. — Или у вас тут по-другому все?

Патрикий дернул головой и потускнел, словно луна, прикрытая облаком.

— Конечно, ты прав… — наконец отозвался он. Только что живой голос теперь наполняла тоска. — Но что остается делать, если не вспоминать, когда ты уже полгода сидишь в подземелье без надежды на милость, и почти свихнулся от огорчения?

Марку показалось, что он ослышался.

— От огорчения? Не от раскаяния?

Почти против воли Патрикий рассмеялся.

— Что ж раскаиваться? Шутка получилась уж больно славная…

Память перенесла его в прошлое, он снова ожил. Рассказать другим о своем успехе, значит заново пережить его. Лицо перекосило в злой улыбке. Гаврила понял, что сейчас что-то услышит, и пододвинулся поближе.