Царь нигилистов – 5 - Наталья Львовна Точильникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— «Записки верноподданного», — предложил Кропоткин.
— О, нет! — воскликнул Саша. — Вот это совершенно невозможно!
— Зря не верите, — насупился гость.
— У крестьянской реформы много огрехов, — сказал Саша, — слишком постепенное освобождение, слишком большой выкуп, зачастую непосильный, сохранение общины, которая ничем не лучше тех 600 парламентариев, которые могут узурпировать власть. Пожалуй, хуже, ибо состоит из людей необразованных. Не верю я в благородных дикарей.
— Вы не знаете русский народ! — горячо возразил Кропоткин. — Ничего я дурного не видел от крепостных моего отца: только помощь, поддержку и сочувствие. Однажды мы с братом играя разбили дорогую лампу. Дворовые немедленно собрали совет. И на Кузнецком мосту за свои деньги купили такую же лампу. За пятнадцать рублей — для дворовых огромная сумма. А нас не попрекнули даже словом.
— Я действительно не знаю русский народ, — признался Саша. — Даже спорить не буду. Но я знаю, что, если одному человеку дать абсолютную власть над другим, даже лучший из людей станет тираном. Община — это такой коллективный деспот.
— Община — это лучшая из русских традиций, — возразил Кропоткин. — Зародыш справедливого общества.
Саша вздохнул.
— Да, подобные коллективные формы собственности — артели, общины, кооперативы — иногда работают. Но только при одном непременном условии: это должно быть добровольное объединение. Крестьянская община — объединение не добровольное.
— Можно сказать, что город — тоже не добровольное объединение, — возразил гость, — однако прекрасно управляется выборным муниципалитетом.
— Не путайте коллективное управление и коллективную собственность.
— Какая разница чем управлять?
— Я знаю, что ненавистников общины раз два и обчёлся, — сказал Саша, — но обратите внимание на одну вещь. Мои единомышленники почему-то в основном печатаются в специальных экономических журналах. Потому что разбираются в экономике и прекрасно понимают, что из сохранения общины ничего хорошего не выйдет.
— Голословное утверждение, — усмехнулся Кропоткин.
— Ладно, — сказал Саша. — Оставим этот спорный вопрос, мне бы не хотелось с вами поругаться, не успев толком познакомиться. С тем, что временно обязанное состояние и большой выкуп могут стать камнем преткновения вы согласны?
— Пожалуй, — сказал гость, — но сейчас это не главное. Главное — воля.
— Да, — кивнул Саша, — но через пару лет эти подводные камни могут выйти на первый план, и вы разочаруетесь.
— Нет, — упрямо заявил Кропоткин, — свободу ничто не перечеркнёт.
— Хорошо, — хмыкнул Саша. — Знаете, я помню из ваших «Записок» ещё пару эпизодов. Во-первых, ваша мать умерла от чахотки, когда вы были маленьким мальчиком. Так ведь?
— Да, но это не тайна.
— Вас воспитывала мачеха, которая так и не смогла заменить вам мать.
Кропоткин слегка побледнел.
Однако сказал:
— Это тоже несложно выяснить.
— Вы очень близки с братом, — добавил Саша, — и постоянно с ним переписываетесь, причем вам не хватает денег на почтовые расходы, и вам приходится писать очень мелким почерком.
— Никак на вас работает Третье Отделение, — предположил гость.
— Давно мечтаю, — усмехнулся Саша, — но нет. А ещё, когда вы ещё жили в Москве, ваш отец приказал выпороть одного крепостного за несколько разбитых тарелок. Вам было ужасно стыдно за решение отца, весь день вы ничего не ели, а потом подловили этого мужика в коридоре и попытались поцеловать ему руку. Но он отдернул её со словами: «Вырастете, таким же станете». Вы рассказывали кому-нибудь об этом?
Гость побледнел ещё больше.
Глава 23
— Нет, никому не рассказывал, — проговорил Кропоткин.
И тогда дверь открылась, пахнуло табачным дымом и осенним холодом, и на пороге появился Гогель.
— Закончили с вашими пророчествами, Александр Александрович? — спросил он.
— Да, — кивнул Саша. — Но Пётр Алексеевич мне не поверил.
— Александр Александрович мало кому берётся предсказывать судьбу, — заметил Гогель, садясь. — Вы третий, князь, после государя и Шамиля.
— Кстати, про Шамиля, — сказал Саша. — Я забыл сказать. Он присягнёт русскому царю.
— Да? — улыбнулся Григорий Федорович. — Дай Бог!
— Вы всё-таки запишите то, что я сказал, Пётр Алексеевич, — посоветовал Саша, — вдруг, да что-то начнёт сбываться. Или лучше запомните. А то чем чёрт не шутит!
— Александр Александрович не ошибается, — подлил Гогель масла в огонь, — по крайней мере, пока не было случаев.
— Если я имел несчастье вас обидеть, Петр Алексеевич, прошу прощения, — сказал Саша. — Совсем не хотел вас расстроить. Думаю, судьбу можно изменить. Знаете, этого эпизода нет в вашей биографии. Вы никогда не пили чай у меня в Царском селе. Мы никогда не были с вами дружны. Вы вообще меня там не любите. Давайте это изменим. Это не так сложно, потому что я там другой.
И перевёл взгляд на Гогеля.
— Мы тут обсуждали с Петром Алексеевичем, какую вывеску ему повесить над входом в дом, если не дай Бог случится революция. Пётр Алексеевич, как вам такое: «П. Кропоткин, столяр»?
— Неплохо, — слабо улыбнулся гость.
— Григорий Фёдорович, можно Кропоткину со мной учиться столярному делу? — спросил Саша. — А то мне с Володькой скучно, он маленький, а Никса больше этим не занимается.
— Думаю, да, — сказал Гогель. — Если начальство корпуса не будет против.
— А вы с Желтухиным поговорите.
— Хорошо, — кивнул гувернёр.
— Ну, как, Петр Алексеевич, готовы освоить мастерство Петра Алексеевича?
— Попробую.
— И карманные деньги появятся, — пообещал Саша. — Как вам продавать результаты своего труда? Ничему не противоречит?
— Нет.
Когтеточки кошачьи в аптеке Шварца потихонечку, но пошли. Особенно после выставления в витрине фотографии Киссинджера, отретушированной Крамским. Саша уже собирался заказать у мастера Гамбса более престижный вариант для богатого купечества.
— Тогда беру в артель, — заключил он.
— Если отпустят, — сказал Кропоткин.
— А что за проблема с отлучками из корпуса? — поинтересовался Саша. — Вас вообще никуда не отпускают?
— С гувернёром, лакеем или денщиком можно, — признался Кропоткин, — но не мне. Весь наш класс так наказан: никаких отлучек
