Урожденный дворянин. Защитники людей - Антон Корнилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И внезапно останавливается – пройдя три или четыре витрины. Лицо одного из тех… за стеклом, кажется ему знакомым.
Никита?..
Да, это Никита Ломов, это он. Только вот выглядит он теперь… словно кто-то долго-долго стирал с его лица, с его тела, из его разума прожитые годы, словно кто-то тщательно вымачивал его в неподвижных водах забвения – вот как выглядит теперь Никита Ломов.
И, увидев и узнав его, Олег понимает, кого еще ему предстоит тут встретить. Он уже готов идти к следующей витрине, но, лишь отведя взгляд от Никиты, осознает, что не надо больше никуда ходить.
Все они здесь. Стоят рядом с Никитой.
И писатель Гога, и старший прапорщик ППС Николай Переверзев, и директор детского дома № 4 Мария Семеновна… И Света Глазова.
А рядом со Светой помещается какой-то малорослый чернявый пацаненок с выпуклыми глазами, похожими на спелую черешню. Пацаненок не знаком Олегу, но Олег по странному наитию не сомневается, что он, чернявый малолетка, вовсе не случайно оказался здесь. Он – с ними, с Никитой, Гогой, Марией Семеновной, Переверзевым и Светой.
И уверенность еще кое в чем поднимается в Олеге. Эти люди знают что-то, что должен теперь узнать и сам Олег. Только вот что именно – ему пока не открылось.
Почти неуловимый шелестящий звук заставляет его обернуться.
И за короткий этот миг – пока он оборачивался от мертвенных темных витрин – весь мир преображается. Сразу, моментально, наполняется разнородным пестрым шумом, как большой шар – тугой струей сжатого воздуха. Проспект становится широким, необозримо широким, таким, что не видно его краев – темных витрин по ту сторону. Гомонящая толпа теперь бурлит вокруг замершего Олега, толпа говорит, смеется, кричит, кашляет, беспрестанно и бесконечно движется. Она живая, эта толпа, – это Олег понимает сразу. Он поднимает голову: солнце тронулось с места, и небо ожило. Шипя, растут из ниоткуда извилистые ленты пневмотуннелей, их уже много, так много, как не бывает в действительности, но почему-то неба, одно за другим рождающего пушистые облака, они не заслоняют. И тянется вверх возводимая с небывалой быстротой невидимыми строителями гигантская статуя Государя.
Олег разворачивается к витринам, страшась, что они исчезли, что их поглотило шумное людское море.
Но витрины на месте. То есть, не совсем на месте…
Это трудно объяснить, так бывает только во сне – объект вроде и прямо перед тобой, но в то же самое время ты видишь его словно откуда-то сверху, целиком, сколь огромен бы этот объект ни был.
И Олег видит: темные витрины окружают… нет, скорее, держат весь этот необъятный разноголосо шумный проспект… нет, не проспект, а весь мир… и, быть может, и всю Вселенную…
И витрины движутся, все расширяются, уступая больше и больше места живой Вселенной, и этому движению нет конца. За холодными стеклами далекими звездами мерцают бледные лица ушедших, каждое мгновение беззвучно всплывает в сумраке застеколья новое лицо – как очередное звено беспрестанно растягивающейся цепи.
И вдруг остро вспыхивает в Олеге понимание неимоверно важного – так остро, что он задыхается даже во сне. Частицы живого, жертвуя собой, уходят в пограничный сумрак, за которым ничего, совсем ничего нет. Уходят, уступая место живому, только что рожденному, новому, тому, чего еще никогда не было, и вот теперь – благодаря их жертве – появившемуся. Они, эти частицы, – истинные и вечные защитники всех людей и всего бытия. И весь смысл бесконечно живой Вселенной полностью заключается в этой неостановимой жертве. Жертва – и есть то, что единственно осмысливает Жизнь.
Глава 2
– Помогите!..
Этот крик хлыстовым ударом выбросил его из обморочной реальности дурного сна.
Олег вскочил на ноги, качнулся, утверждая отрезвевшее сознание в действительности. Оглянулся, отметив, что две соседние койки, рвано зияющие развороченным бельем, пусты. И тут же через распахнутую дверь из коридора влетел в гостиничный номер очередной истерично подрагивающий зов:
– По-мо-ги-те!..
Не тратя времени на то, чтобы одеться, Олег выбежал в коридор, где столкнулся с Игорем и Женей, тоже полуголыми и босыми.
– С добрым утром!.. – обернулся к нему Двуха, потиравший щеку, на которой розовел рубец от складки на подушке.
– Как орет, а?.. – зевнув, высказался и Сомик. – Будто режут его… Половина пятого пополудни, – добавил он, взглянув на часы. – Поспали-то всего-ничего…
По длинному и узкому гостиничному коридору двое парней лет восемнадцати – девятнадцати в черной форме военного вида, с посипывающими на ремнях рациями, волокли расхристанного мужичонку, круглолицего, бровастого и сдобно упитанного, с первого же взгляда удивительно напоминавшего принявшего человеческий облик мультипликационного Винни-пуха.
Мужичонка, не прекращая оглашать гостиницу душераздирающими мольбами о помощи, мотал головой, брыкался, подгибал ноги, повисая в руках парней, даже пытался пинаться, – словом, энергично и недвусмысленно демонстрировал явное нежелание куда-либо перемещаться.
– На ловца и зверь, кстати… – заметил Сомик, разглядев на ременных пряжках и беретах парней эмблемы Северной Дружины. – Познакомимся?
– Непременно, – подтвердил Олег.
Вышагнув вперед, он поклонился, проговорив:
– Будь достоин!
Дружинники взглянули на него удивленно.
– Тогда я начну! – вызвался Двуха.
Выступив навстречу троице, он звонко щелкнул резинкой трусов по животу и весело провозгласил:
– Приветствую вас, товарищи дружинники! Что за шум, а драки нет?
«Винни-пух», предположив, очевидно, в Игоре потенциального спасителя, задергался с удвоенной силой:
– Помогите, ребята! Вызовите полицию! Прекратите произвол!.. Я ни в чем не виноват!..
Процессия остановилась.
– Тихо ты! – рявкнул на «винни-пуха» один из парней, подкрепив свое требование основательным подзатыльником. – Не виноват он…
– Педофила поймали, – неожиданно охотно пояснил Двухе второй дружинник. – Затащил, гад, девочку шестнадцати лет в номер к себе и весь день ее… Под вечер только уснул, наигравшись, она и сумела выбраться. Добежала до администрации, нам позвонила.
– Ни хрена себе! – веселость исчезла из голоса Двухи. А Сомик присвистнул, скривившись.
– Я не педофил никакой! – со слезами в голосе завыл мужичонка. – Не педофил я! Вранье это все! Я в командировке здесь! Проездом!..
– Вранье, значит? – зловеще спросил его дружинник, угостив еще одним подзатыльником. – А на записи не ты ли с девочкой кувыркаешься? Запись с камеры наблюдения есть! – сообщил он Двухе. – Наши уже и с охраной гостиницы связались – есть запись-то… Так что – не отвертишься уже, тварюга!..
– Ну, если так, парни… – начал было Игорь, отступая с дороги, но Женя перебил его:
– Погодите… Это что получается, тут в номерах скрытые камеры, что ли, стоят?
– А черт его знает, – пожал плечами дружинник. – Вообще не полагается, конечно. Но, выходит, есть. Не во всех, наверно…
– Да какая разница? – встрял его товарищ. – Есть, нет… Полагается, не полагается… Главное, что преступление зафиксировано.
– Какое преступление?! – выкрикнул, рванувшись, «винни-пух». – Я никакого преступления не совершал! Она сама меня сняла, кобыла толстомясая! В баре гостиничном! Несовершеннолетней что в баре делать? А?! Да и какая она шестнадцатилетняя! Ей на вид меньше двадцати и не дашь!.. Пустите меня!
– Закрой пасть! – зло посоветовал мужичонке тот дружинник, что отвешивал ему подзатыльники. – Все вы так говорите, твари: она сама виновата да зачем провоцировала… Нет, гад, попался, ответишь по полной…
– Вызовите полицию! – завопил «винни-пух» и, вдруг сморщившись, обмяк и заплакал.
– А в самом деле, – сказал Сомик. – Почему бы ментов не вызвать? Это их дело, пусть они разгребают. А вы бы проконтролировали, чтоб они не того… не спустили на тормозах…
Дружинники переглянулись.
– При чем здесь полиция? – непонимающе проговорил один них.
– Это не полиции дело, – возразил второй уже безо всякого дружелюбия по отношению к преградившим им дорогу парням. – Это наше дело, Северной Дружины. Нам подали сигнал, мы выехали.
– И куда вы его теперь? – спросил Двуха.
– К нам, в штаб, – резковато ответили ему. – Там с ним разберутся по-настоящему. Мало не покажется. Ну-ка, освободите проход, чего встали? Вы кто вообще такие? Первый раз про Северную Дружину слышите?
Игорь и Женя одновременно обернулись к Олегу.
– Я это решительно возбраняю, – негромко проговорил, обращаясь к дружинникам, Трегрей. – Вы сейчас его отпустите. А мы в свою очередь позаботимся о том, чтобы сюда прибыл наряд полиции, коему и сдадим подозреваемого.
– Отпусти, слышал? – надвинулся Двуха на ближайшего к нему дружинника.
Тот, почему-то до крайности изумившись этому требованию, открыл рот. Зато его товарищ нашелся, что сказать:
