Столыпин - Аркадий Савеличев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Этот закон Столыпин решил провести под конец заседания, наскоро, чтоб не утяжелять пласт крестьянских дел.
И надо же, военная стратегия прошла!
Но прежде чем ломиться в дверь Думы, следовало заручиться поддержкой Николая II.
XIII
Несколькими днями все же пришлось пожертвовать. Без ампутации Наташиной ножки было уже нельзя…
– Ради сохранения другой!
– Да, может, и самой жизни!
– Петр Аркадьевич, мы не боги…
Со всех сторон молили, требовали врачи. Консилиум! Верховный суд жизни и смерти.
Ольга находилась в полуобморочном состоянии, и ему пришлось единолично решать:
– Согласен… Сохраните хотя бы вторую ножку!
Аркаша тоже лежал в гипсе, но у него был просто перелом – копыта лошадей не успели раздробить ножонку. У него до свадьбы заживет. Вот заживет ли у Наташи?! Да и о какой свадьбе может идти речь у безногой невесты?!.
Несколько тяжких дней он вынужден был оставаться дома… в боковых комнатенках прислуги, за отдаленностью не задетых взрывом. Там и ютилась вся большая семья. Значит, в первую очередь следовало решить вопрос с жильем.
Но это дело не одного дня. А визит к государю нельзя затягивать. Земельный закон не терпел отсрочки. Взяв себя в руки, Столыпин с целой папкой бумаг поехал в Царское Село.
Портфель был тяжел и необычно упруг. За эти дни и с портфелем произошла трансформация: одним знакомым слесарем был вырезан стальной лист, а казенной маскировочной бумагой его оклеил уже сам Столыпин. И вложил в портфель, наряду с министерскими бумагами. Левая рука у него была крепка, да и правая дергалась только в исключительных случаях, когда сильно нервничал. Но портфель-то носят в левой руке? Вот и броненосец!
Нечего над самим собой смеяться. У него шестеро детей, двое из которых калечные, – следует кормильца поберечь? Следует, если не в ущерб делу. Стальной лист – тот же броневой щит, только замаскированный. Сейчас самые бесстрашные рыцари без маскировки в бой не идут.
Так посмеиваясь над собой, к государю он приехал в обычном, сдержанно-деловом настроении. Следовало сразу, без обиняков, говорить о земельной реформе.
Но Николай II тоже был примерный семьянин, у него тоже был неизлечимо больной сын-наследник; естественно, он заговорил о покушении. Естественно, выразил полнейшее и трогательное сочувствие. Но, кажется, переборщил, предложив денег на лечение дочери. Столыпин, весь поглощенный земельным законом, сорвался:
– Ваше величество! Я не продаю кровь своих детей!
Дерзость, не оправданная даже страданиями отца…
Надо отдать должное Николаю II; настрадавшись с сыном, он пропустил невежливую дерзость мимо ушей, заметив:
– Как пожелаете, Петр Аркадьевич. Не смею настаивать.
Он помедлил, опасаясь, что Столыпин откажется и от другого предложения. Начал издалека:
– Да, отчеты министерства я регулярно читаю. Убийства, убийства… Градоначальники, губернаторы, генералы, высшие чины государства. Охотятся за вами…
Столыпин лишь склонил голову.
– Жить в частном доме вам нельзя, Петр Аркадьевич. Зимний дворец наполовину пуст. Моя семья, как видите, довольствуется Царским Селом. Я предлагаю вам переехать в Зимний. Выбирайте любые апартаменты, охрану легко наладить. И… не вздумайте отказываться!
– Что вы, ваше величество! Я весьма польщен таким небывалым подарком. А положение мое таково, что быстро обзавестись собственным жильем не смогу. Принимаю с чистым и благодарным сердцем.
Теперь голову склонил как всегда, когда выражал благодарность.
– Остаются дела, ваше величество.
Вытаскивая из портфеля папку с документами, он нечаянно задел стальной лист. Что-то звякнуло…
Но Николай II ничего не заметил.
После долгого молчания, оторвавшись, наконец, от бумаг, он задумчиво спросил:
– Вы понимаете, Петр Аркадьевич, на что покушаетесь?
– Да, ваше величество, понимаю.
Краткость не удовлетворила:
– Неужели это вам кажется таким простым делом?
– Отнюдь не кажется, ваше величество. Дело настолько серьезное и обширное, что в случае успеха оно перевернет все основы государства и даст ему ускорение. Ни один народ, ни один Наполеон или Бисмарк не угонится за нами… за вами, ваше величество, – вовремя поправился он.
– Хорошо. А в случае неуспеха?..
Столыпин не знал, надо ли говорить все до конца или ограничиться полусказкой, на которой сломался его предшественник Витте.
– В случае неуспеха… – что делать, страх давил и его, отнюдь не трусливого, – новая революция неизбежно покончит с династией Романовых. Да, ваше величество. – Он встал с кресла, чтобы яснее выразить свое верноподданническое чувство.
Николай II тоже встал, неизвестно перед кем свое чувство выражая. Перед Богом?..
Так они стояли в нелепом, несовместном молчании. Монарх и один из его подданных…
Но если у монарха было в запасе еще сто пятьдесят миллионов подданных, то у Столыпина верноподданных, по сути, не было. Не подданные, а подвластные. Лишь на то время, пока он у власти. Дальше – разбегутся… крысы с тонущего корабля! Наглядный пример – судьба Витте… Где сейчас все его льстецы и подхалимы? Ну, может, он, Столыпин, покрепче духом, но дух одиночества разъедает и его душу. Какими силами собрать свою рать? Он ясно понимал: вот его единственная рать! Стоящий перед ним – монарх. Слабый, нерешительный и при всей своей многомиллионной мощи такой же одинокий, как и его премьер…
Столыпин нарушил молчание:
– Ваше величество, начав столь важный разговор, я могу его продолжить?
– Да, да, Петр Аркадьевич, – с какой-то виноватой поспешностью заторопился государь. – Продолжайте. И… присядем же, наконец?
Столыпин понял его состояние и, опустившись в кресло, начал издалека:
– Русское крестьянство всегда было опорой трона, ваше величество. Оно понимало, что только царь может защитить от произвола бездушных чиновников и нерадивых помещиков. Вот и держался он за общину, как за спасательный круг. Круговая порука до поры до времени помогала. Но времена изменились. Сейчас община стала всеобщим тормозом. Голодные годы последнего времени криком кричат: «Накормите!» Кто накормит? Ни у графа Толстого, ни у других крестьянских радетелей кармана не хватит. Крохи с барского стола! Даже царская казна, сколь бы щедро ни открытая, такую массу голодающих не прокормит. Льщу себя надеждой, что вы с этим согласитесь, ваше величество.
Легкое покачивание государевой головы показывало, что там щелкают косточки бухгалтерских счетов. Эко народищу в родимой империи!
Накорми-ка всех…
Столыпин продолжил:
– Бузотеры-политиканы кричат: «Помещичьи земли изъять и поделить!» Всем, дескать, поровну. Не затихшая еще революция попробовала это, и…
– Скверно попробовала, – перебил Николай II. – Вы хотите разрушить вековую общину? От коллективной собственности перейти к собственности личной? А готов ли сам мужик к этому?.. Созрел ли?
– С вашей помощью, ваше величество, созреет.
Легкая, ободряющая улыбка на лице премьера.
Понимающая, необидная усмешка в глазах Николая II.
– В случае чего ругать будут меня?..
– Благодарить будут, ваше величество. И не только крестьяне, но и дворянство, которое все еще жмется возле кадетов.
– Значит, 87-я статья?..
– Да, ваше величество. Не я был среди советчиков, когда писалась высочайше дарованная конституция, но там есть эта очень деликатная статья. Она гласит: в период между выборами в Думу законы, по представлению правительства издаются едино за подписью государя, с последующим утверждением Думой… которая может думать и год, и два, и бог его знает сколько!
Николай II встал с намерением закончить тяжелый разговор.
– Ни Витте, ни Горемыкин не смогли бы меня убедить. Да будет так: как вы решили, Петр Аркадьевич. Не злоупотребите моим доверием?
– Как можно, ваше величество! – вскочил Столыпин с облегченным вздохом.
Последние слова. Озабоченное, но искреннее прощание. Все то, что предопределило Закон 9 ноября 1906 года.
Закон, позволивший крестьянину выходить из общины, то есть из вековой поруки, кабалившей его не меньше крепостного права, и становиться лично свободным и независимым хозяином своей собственности.
XIV
Полковник Герасимов выполнял свое обещание: искал террористов, разрушивших дачу Столыпина.
Первое подозрение было на Бориса Савинкова. Правда, он в это время, по сообщениям заграничной охранки, находился во Франции. Но его люди?.. Сыскная полиция давно шла по следам ближайших подельников – Льва Зильберберга и Василия Сулятицкого. Именно они могли вполне заместить здесь Савинкова. В придачу к 24 погибшим на месте взрыва и 25 раненым были и три боевика-смертика. Они ли главные?.. Герасимов, привыкший ко всему, не без улыбки читал отчеты своих подчиненных. Там были такие словесные перлы. Среди опознанных и неопознанных жертв оказались и «ноги с частью живота бывши в жандармских брюках». Все, что осталось от одного из террористов.
