Отторжение - Инна Тронина

Я оценила великодушие Эфендиева, который согласился вызволить агентшу того самого Гая. Конечно, главную роль тут сыграла просьба Озирского. Да и о родственных связях с моей дочерью Падчах тоже не забывал. Но, даже узнав об участии в деле Гая, он не стал отыгрываться на женщине.

— Ты будешь мстить подполковнику? — понимающе спросила я в одну из наших бурных ночей.

— Нет, почему? — удивился Падчах и взбил свою подушку. — Это — его долг. Значит, мы сами где-то не доработали. Мой компаньон очень любил листья и побеги одуванчиков — китайцы ведь всё едят. Так и лежал мёртвый — с побегами во рту. Это — фирменный стиль спецслужб. И, в частности, Прохора Гая…

Подполковник должен понять, что без помощи Эфендиева я бы сгнила в публичном доме. И это — в лучшем случае. Думаю, что такой умный человек и без меня догадается. Если Падчах дал слово не мстить Прохору, то так оно и будет.

Интересно будет взглянуть на Озирского, когда он узнает, что мы с Русланом решили пожениться. И, самое главное, я буду у него четвёртой женой! Никогда бы не подумала, что попаду фактически в гарем. Нас приглашали и в баню — раз в неделю местных пускают туда бесплатно. Когда мы прогуливались по столице Аджарии, видели раздачу керосина и газовых баллонов — для того, чтобы люди могли приготовить себе пищу.

В Батуми хлещет дождь, тротуары скользкие. Пальмы на набережных какие-то задрипанные. Но, говорят, тут есть хороший Ботанический сад. Половина женщин ходит в норковых шубах, добытых «челноками». Половина — в коже, как я. Руслан купил мне куртку «Анжелика» с капюшоном. А сам надел «мафию» — прямую куртку с поясом. Что ж, по ремеслу и прикид*. Он отпустил щетину, стал носить джинсы и кепку «аэродром». В таком виде стал похож на парня — если не видеть лица.

Я была потрясена, когда узнала, что Падчах не берёт с собой охрану. Кроме того, мы ехали с чужими документами — как муж и жена. Никто не должен был знать, где конкретно в данный момент находится Эфендиев. Поэтому мы пренебрегли роскошью и тронулись в путь, как простые смертные.

Кроме того, в Чечне очень неспокойно. Каждый житель мятежной республики на заметке у московской милиции. Падчах не хочет рисковать своими парнями. Хватит тех, кого он потерял в прошлом году, в Питере. Более того, мой будущий супруг даже не имел при себе оружия, хотя спокойно мог провезти его через все границы. Но он не хотел лишний раз подставлять меня.

Говорил, что его появления в Москве никто не ждёт. Да и документы, как уже говорилось, на другое имя. Авось, пронесёт. А если Аллах пошлёт испытания, не поможет никакое оружие, никакая охрана. Я никогда не чувствовала себя такой счастливой, несмотря на убогое наше существование. Всё время сморкалась в платочек, а под куртку надевала свитер. Ветер с моря раздражал и без того слезящиеся глаза. Но я всё-таки пыталась выглядеть достойно. К синим, дерюжным джинсам подобрала ботфорты на каблучке.

Турция совсем близко. Слышно, как там кричит муэдзин*. От центра Батуми до границы — двенадцать километров. Граница открыта, и мы совершенно свободно её пересекли. Теперь будем пробираться через Абхазию в Краснодарский край. А оттуда — прямиком в Москву. В Абхазии нам помогут — ведь чеченцы воевали на их стороне, и пользуются там огромным уважением. Руслан сказал мне, что я очень похожа на чеченскую девушку — особенно в косынке.

Оказывается, здесь у него всё равно отобрали бы пистолет, и вернули только при выезде из Аджарии. Тут всех немедленно разоружают — чтобы не возникало желания пострелять. На перекрёстках тормозят почти все машины на предмет шмона*. Мы передвигались пешком, и к нам не цеплялись. И ещё я узнала от Падчаха, что Аджарией правит настоящий князь — Аслан Абашидзе.

Нам нужно прожить в Батуми ещё три дня — почти без воды. И при условии, что кругом — собачий холод, а свет дают с перебоями. Но меня угнетает лишь одно — нам никак не уединиться и не заняться любовью. В номере, кроме нас, живёт пара с маленьким ребёнком. Это — беженцы из Гагры, грузины. Руслан им представился турком.

22 ноября. Я кончаю вести воображаемый дневник. Мне это больше не нужно. Теперь рядом со мной — самый лучший человек на свете. И связывает нас с ним не только постель, но и общая родственница — Октябрина. Кроме того, нам всегда есть, о чём и о ком поговорить.

Я рассказала Эфендиеву о себе всё, без утайки. Он на откровенность не отвечал, только кивал и улыбался. Давал мне понять, что всё слышит и переживает. Уверена, что жить без него теперь не смогу. Если он попадёт в беду — всё отдам для спасения. Погибнет — уйду вместе с ним. Случаются моменты, когда я забываю даже о дочери. Для меня существует только Падчах.

Мы опять стоим у моря, целуемся, разговариваем. Руслан греет меня под распахнутыми полами своей куртки. Волны набегают на гальку, а потом с шипением откатываются назад. По небу, в сторону Турции, несутся тучи. Пахнет солёной водой и тиной. Над водой, у горизонта, мерцают то ли огни кораблей, то ли звёздочки. Когда они погаснут, и настанет день, мы уже покинем Батуми.

— У нас есть ещё третий брат, — говорил мне Падчах. — Мы все двоюродные между собой, сыновья родных сестёр. — Но я не знаю, каков он сейчас. И говорю «есть», хотя формально — был.

Падчах не выпускал меня из-под своей куртки, тоже смотрел на яростное море и чуть не плакал.

— Был? — встрепенулась я. — Он умер?

— Не знаю, — признался Руслан. — У меня много родственников, но именно об Анваре я думаю каждый день.

— А что с ним случилось? — оторопела я. — И когда именно?

— Очень давно. Это было ещё в ссылке, в Акмоле. С казахского это переводится как «белая могила». Ты знаешь, конечно, мы все оттуда. А Анвар и родился уже в Казахстане. Ему исполнилось три года, когда погибла их семья. Деши, сестра моей матери, и её муж Хасан. Они уже потеряли старшую дочку при депортации, но потом появился сын. Это было в сорок девятом году. Дядя Хасан дошёл с боями до Берлина. У него фронтовые награды не помещались на гимнастёрке. Она весила несколько килограммов. Конечно, он немедленно приехал к жене в Казахстан. Потом семья неплохо устроилась. Родители не могли нарадоваться на своего малыша. Моя мать его много раз видела и говорила, что мы все очень похожи. Потому я и вспомнил сейчас Анвара. Более того, решил рассказать тебе о нём…

— А что случилось-то с ними? — недоумевала я. — Они не вернулись в Чечню?

— Нет. Они погибли — нелепо, внезапно. Пережили ведь не только войну, но и Сталина, о чём всегда мечтали. То ли восьмого, то ли девятого марта пятьдесят третьего года Деши и Хасан угорели насмерть, в собственной мазанке. Работа у них была тяжёлая — на морозе, на степном ветру. Каждую копейку несли в дом. Видимо, вымотались так, что организм уже не почувствовал опасности. И пришёл беспробудный сон.

— Раньше времени закрыли вьюшку? — предположила я.

— Или кто-то закрыл, — загадочно ответил Падчах. — Ведь раньше-то никогда такого не было. Разумеется, дядя с тётей не пили, даже по случаю смерти Сталина. Вот так, Ксюша, и настигает нас судьба…

— А их мальчик тоже угорел насмерть? — спросила я. — Это ведь было больше сорока лет назад. Неужели до сих пор ничего не известно?

— Моя мать ездила туда много позже, выясняла. Вся семья похоронена в Акмоле, но имя мальчика не указано на камне. Официальные лица отмахнулись — мол, просто забыли. Тут Вождь скончался — о мальчишке ли думать? Уж если взрослые не выжили, то трехлетний пацан — тем более. А моя мать не верит, что забыли. Говорит: «Анвар жив, я чувствую. Так что ищи, сынок, ищи». Я искал почти всю жизнь, но пока ничего не получилось. Многие чеченцы кости родственников из Казахстана везли на родину в чемоданах, чтобы похоронить. Отправились и мы туда с той же самой целью. Ну, за бакшиш* можно всё, и могилу разрыли. Там были только два скелета — взрослых людей. А маленького мы не нашли…

— Ничего себе! — ахнула я. — Тогда, значит, твой кузен действительно может быть живой. Вот будет здорово, если вы встретитесь!..

— Поэтому я и хочу найти его, обнять и расцеловать. И быть вместе с ним всегда. Иначе — позор мне!..

— А я всегда буду помогать, если позволишь.

— Не знаю, чем ты способна помочь. Вот отвезу тебя в Москву и займусь поисками вплотную. Матери моей под девяносто. Она почти ослепла, и ноги отказали. Остаётся лишь невероятно острый слух…

Эфендиев говорил шёпотом, хотя на каменистом пляже мы были одни. Вокруг лишь плескались волны, да посвистывал ветер.

— Я знаю, что мать не может умереть спокойно, пока не узнает про сына своей сестры Деши. Но всё-таки может случиться так, что я не успею. Больше всего на свете боюсь именно этого. Тогда получится, что я солгал матери, не выполнил сыновний долг. Тяжко всё это…

Падчах грустно усмехнулся, крепко взял меня под руку и повёл по дорожке от моря.