Ночь с вождем, или Роль длиною в жизнь - Марек Хальтер

— Это хабаровские решили? — прорычал Ярослав.

— После нашего зимнего успеха у них же! Какой стыд! — подлила масла в огонь Гита.

— Нет, не они, — сухо прервал ее Левин. — Товарищ Приобина только передала мне директиву из Москвы.

Левин вытащил из внутреннего кармана листок, развернул и показал печать отдела культуры ЦК.

— Унгехерт, неслыханно! Разве великий Сталин забыл о своем намерении сделать Биробиджан землей, где говорят на идише — на языке евреев Европы? Боже упаси! Что написано на фронтоне нашего театра? Государственный еврейский театр. И написано это на идише! По чьему решению? По решению Политбюро. Каганович ведь нам это объявил лично.

— Хватит, Ярослав. Ты думаешь, тебе все позволено? Будем играть по-русски без всяких обсуждений.

— Ну, тогда объясни мне, в чем смысл этой новой русской пьесы, товарищ Левин, — заявила вдруг всегда тихая Гита Коплева, демонстративно уходя со сцены.

Поколебавшись минуту, остальные последовали за ней. Но Марину Левин задержал:

— Подожди секунду, пожалуйста. Я хочу с тобой поговорить.

Марина смотрела на уходящих. Левин вздохнул.

— Я не меньше огорчен, чем они. Я знаю, что они сейчас чувствуют. Но все пожилые люди упрямы, они не хотят понять, что есть моменты, когда…

Он не договорил и просто пожал плечами.

— Но я их знаю. Сначала будут дуться, а потом сыграют на русском… Я больше огорчен из-за тебя. Ты столько работала, чтобы освоить роль на идише. Правда, очень жаль…

— Я все равно что-то приобрела для себя, а вот для жителей Биробиджана это будет шоком. Они так ждут спектакль.

— Знаю. И что я могу сделать?

За кулисами раздался шум, и появились две женщины, работавшие одновременно механиками и осветителями сцены:

— Все, товарищ директор? Можно выключать освещение?

Левин кивнул им и сделал знак Марине следовать за ним.

— Пошли ко мне в кабинет.

Он молча шел по коридору впереди. Она пыталась угадать его настроение. Что Левин хочет от нее? Зачем уединяется с ней? А не пронюхал ли он про Эпрона? Она уже достаточно хорошо знала этого любителя играть в кошки-мышки, и ее сковал страх.

Войдя в кабинет, Левин сразу же засуетился у самовара, предложил ей чаю, усадил в одно из кресел, но сам остался стоять, крутя в ладонях горячий стакан.

— Марина, в Хабаровске я узнал еще и кое-что другое. После майских праздников я должен ехать в Москву. Центральный комитет переводит меня на новую должность. Разумеется, это будет повышение. Я еще не знаю, о чем идет речь… Может быть, направят в областной отдел культуры.

— Поздравляю, Матвей. Рада за тебя! Ты ведь, я думаю, этого давно хотел.

Левин довольно кивнул. Потом он снова стал торжественным, даже немного скованным. Наконец он придвинул стул поближе и решился сесть.

— Марина, тут еще… Я об этом думаю давно, и сегодня, после этого решения, я думаю, настало время, чтобы… откровенно говоря… Это может тебя удивить, но тут нет ничего особенного.

— Матвей…

Марина подняла брови в немом вопросе, но при этом явно испытала облегчение.

— Я много дней смотрю, как ты работаешь. Получив письмо от Михоэлса, я знал, что ты будешь на уровне, но я открыл для себя другое. Эта постановка «Тевье», диалоги, роль, которую я переписал для тебя… ты придала ей такое звучание, о котором я сам не подозревал. Это замечательно!

— Матвей, я… нет, я люблю комплименты, но ты преувеличиваешь. Я только еще осваиваю неведомые мне традиции, пропитываюсь ими, благодаря Ярославу, Анне, остальным…

— Марина, послушай. Ты большая актриса. Вдвоем мы можем создать что-то принципиально новое. Да, именно, перевернуть традиции еврейского театра. Другие об этом и не мечтают. Даже Михоэлс. Придать ему современное звучание. В духе будущего, в духе социализма. Реализм — это сердцевина еврейского театра, но это ностальгический реализм. А мы вместе создадим театр завтрашнего дня. Не здесь, разумеется, а в Москве! Мне нужна такая актриса, как ты. И я тебе нужен, чтобы твои тексты были на уровне…

Речь Матвея застала Марину врасплох, и она утратила дар речи. Она еще не до конца понимала, к чему он клонит, и все еще думала об Эпроне, все еще хотела удостовериться: «Матвей ничего не знает. Точно ли, не знает?»

Левин забрал у нее стакан, поставил его на пол, а потом взял ее руки в свои, поднес их к своим губам и начал целовать ее пальцы.

— Матвей…

— Марина, мы все говорим о работе, о театре, а хочется о другом. Что-то есть еще, более глубокое. Оно внутри меня, как невидимая часть айсберга. Этот айсберг обжигает меня. Это моя любовь к тебе, Марина. Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Выходи за меня.

Левин, словно сценический любовник, встал на одно колено. Он поднял к ней свое красивое лицо, убрав со лба упавшие волосы.

— Я прошу твоей руки, Марина Андреевна Гусеева.

— Матвей… я… Прости, я не знаю, что ответить.

— Пока не отвечай. Не сейчас. Я все понимаю. Моя просьба кажется тебе безумием. Ты еще не поняла, какой я. Может, не осмеливалась думать обо мне. Но, повторяю, с того момента, как нога твоя ступила на землю Биробиджана, я смотрю только на тебя. Я сразу все понял. Это написано в моем сердце.

Он шептал, приложив к губам Маринины пальцы, потом поднял на нее глаза и с силой привстал, чтобы коснуться губами ее губ. Она отпрянула и отвернулась, почувствовав на губах его дыхание.

— Нет, Матвей…

Матвей сильнее сжал ее пальцы в своих ладонях, стараясь одновременно коснуться губами ее шеи. Марина вжалась в кресло, а потом жестко оттолкнула его, ударив коленом в бедро. Он встал, на его скулах был заметен румянец, волосы растрепались.

— Прости меня…

Он отошел к столу, приглаживая волосы. Не глядя ей в глаза, он пробормотал:

— Прости… Просто я так давно мечтаю о тебе!

Марина тоже поднялась. Левин, полусидя на столе, прикрыл на секунду глаза, потом снова открыл их. Румянец на скулах исчез, а выражение лица стало сухим и холодным.

— Я не прошу тебя немедленно ответить, Марина. Я даже не прошу ответить до моего отъезда в Москву. Я человек терпеливый. Думай сколько надо. Представь себе, что значит жить со мной. И без меня. Война еще продлится, но однажды она закончится. Надо будет строить новый мир — мир социализма. И мы оба…

Левин сделал жест рукой, будто обхватывает земной шар. Марина молчала. Левин наблюдал за ней, нагнув голову вперед, сцепив пальцы рук:

— Маша Зощенко? Не стану тебя обманывать. Но то, что между нами, не имеет значения. Это чтобы скрасить однообразие здешней жизни, да еще в такие холода… Скука, одиночество. Таковы все мужчины и женщины, не так ли? Зощенко тоже не обманывается. Она знает, что завтра у нас нет.

Левин поднял голову и, странно улыбаясь, посмотрел Марине прямо в глаза.

— Уверен, что ты меня понимаешь.

Чувствуя себя неловко, оба молчали. Марина так и не проронила ни слова. Левин собрался было приблизиться к ней, но передумал и вернулся за стол. На его красивом лице не осталось и следа от эмоций, только что переполнявших его. Угроза, которую Марина в какую-то минуту почувствовала, читалась в блеске его глаз, в голосе, в жесткой складке слегка подрагивающих губ.

— Подумай о себе, Марина, вспомни, как ты сюда попала. Так же быстро ты можешь и потерять Биробиджан. И еще хочу дать тебе совет. По поводу американца. Тут о разном поговаривают… Будь осторожней. Его лучше избегать.

— Матвей…

— Комитет терпит его, потому что тут нужен врач, потому что никто пока не умеет пользоваться оборудованием. Но это ненадолго. Ему не доверяют. Он проходимец и шпион. Я уверен. Рано или поздно я его выведу на чистую воду. Я ведь терпеливый во всем. Именно такие всего и добиваются. Подумай о моем предложении, Марина. Подумай, чем ты можешь стать благодаря мне. И сделай правильный выбор.

Марина никому не сказала о предложении Левина. Ни Бэлле, ни бабушке Липе. А тем более Наде или Эпрону. Надо было во всем разобраться! Сколько бессонных ночных часов она провела, возвращаясь мысленно к сказанному Левиным, к каждому его слову и жесту.

В начале их отношений Майкл и Марина часто говорили о Левине и об опасности, которую он для них представляет. Эпрон повторял: «Знаю я таких. Настоящий змей. И потом… он хочет тебя. И он сумеет дождаться удобного момента». Эпрон был прав более чем когда-либо. Теперь Марине стало ясно: Левин догадывается об их встречах. Вероятно, в Москве он попытается выяснить все о Марине. По возвращении он будет знать все, и, прежде всего, почему она сбежала из Москвы. Странно, но этот вывод ее успокоил и даже позабавил. Матвей Левин был из породы аппаратчиков. Его желание вскарабкаться по ступеням власти, по партийной лестнице было беспредельным. Ради этого он готов был при необходимости отречься от своего еврейства, от дела своих предшественников, от надежды на землю обетованную под названием Биробиджан.