Медвежьи сны - Светлана Смолина

– Тебе кажется?

Он со всем старанием собирал по буквам слово, которое она произнесла, но повторить не мог.

– Или не кажется… Но если мы поедем к тебе, я буду любить тебя больше. И если я еще немного побуду с тобой… чем дольше я буду рядом… Поэтому мне не надо к тебе. Мне надо домой и успокоиться. Мне надо подумать…

– Ты любишь?

Наконец, слово родилось и закричало, а Маруся блеснула недоумевающими глазами и почти перестала дышать. И тогда он ослеп, оглох и сошел с ума и с рельсов. Или сначала сошел с ума, а потом уже его настигло все остальное, неведомое, которое могло в одночасье оказаться самым главным. Ему не надо было сбегать, успокаиваться и думать, а если и не помешало бы, то на такой подвиг он сейчас был не способен. Ему стало тесно с ней на коленях в узком кресле, мешали подлокотники, злило ее платье, под которое было не пробраться, вспышки света били в лицо, а постоянно оборачивающихся соседей с нижнего ряда хотелось убить. Его приводили в исступление ее решительные и жадные губы и слишком робкие руки, и то, как она твердила между долгими поцелуями: «Дима, не надо, отпусти меня», а сама прижималась и удерживала за шею и изводила теснотой объятий и обещанием большего. И чертов фильм с погонями, стрельбой и мельканием лиц все никак не заканчивался, орал с экрана разными голосами, ревом моторов и автоматными очередями, грозя довести его до инфаркта. А когда героев настиг хэппи-энд и зажегся свет, Дмитрий Алексеевич тысячу раз успел забыть про любовь и желал тела, как первый мужчина с надкушенным яблоком в руке. Маруся обожгла его счастливым взглядом и напомнила одними губами: «Я люблю тебя». И он опять чуть не помешался, потащил ее мимо ворочающихся в креслах зрителей, раздвигая образовавшуюся толпу на лестнице, как ледокол в Антарктике, выскочил на улицу, сжимая в ладони запястье с браслетом, и вдруг встал как вкопанный посреди улицы.

– Дима?

Морозная крупка посыпалась за воротник пальто, как будто в него бросили горсть снега. Он потер лоб, пытаясь избавиться от наваждения предыдущих двух часов, повернулся к Марусе и принялся тщательно застегивать на ней шубу, избегая смотреть ей в лицо, а потом хрипло пояснил:

– Мы едем ко мне. И не о чем тут думать.

– Хорошо.

– Хорошо?

– Если ты понимаешь, что рискуешь… – Она смотрела на него снизу вверх, а ему казалось, что она вдруг стала на голову выше и на тысячу лет старше. – А ты понимаешь?

– Нет. Я рискую?

– Когда ты захочешь меня бросить…

– Я не захочу.

– Ты не можешь этого знать. Это может случиться с нами завтра или через год.

– С нами этого не случится!

– Дима…

– Довольно! Если я говорю, значит, знаю.

– Ты ужасно самонадеянный тип, – улыбнулась она и продолжила, отказав ему в объективности: – Так вот, когда ты захочешь меня…

– Я уже хочу, – буркнул он, не дождавшись конца фразы.

– …захочешь меня бросить, – упорствовала она, – может статься, я буду любить тебя так сильно, что у тебя ничего не получится.

– Люби меня сильно, – попросил он, испытывая щемящую боль в груди. – Меня никогда не любили сильно.

– Может, ты просто не замечал?

– Хватит уже со мной пререкаться, Машка! – неожиданно взъярился он и ухватил ее за воротник. – Если я сказал…

– Я буду любить тебя так сильно, что тебе будет трудно, – пообещала она, нисколько не испугавшись.

– Я готов потерпеть. – Ярость схлынула, и к нему вернулась способность соображать. – Или ты пытаешься напугать и отговорить меня?

– Пытаюсь, ага, – быстро согласилась Маруся и посмотрела жалобными глазами. – Потому что мне тоже будет трудно, Димочка.

– Любить меня?

– Нет, любить тебя просто! Но когда ты соберешься меня бросить…

– Да почему ты решила-то?.. – Он снова зарычал, раздраженный этим упрямством, но взглянул в ее несчастное лицо и понял. – Машка, перестань думать о нем. Что за напасть такая! Все месяцы ты меня убеждала, что я похож на твоего мужа. Может, тебе так проще, но я сам по себе, я не такой, как он! И бросать тебя я не собираюсь, и тебе не позволю, даже если ты себе придумаешь всяких глупостей. Теперь тебе придется терпеть меня всю оставшуюся жизнь.

– Какой ты!.. – Она не договорила и стала гладить его виски, уводя в темный омут зрачков, который вдруг перестал пугать неизвестностью и коварством русалочьих песен. – Мне не придется терпеть, потому что я люблю. Неужели ты не знаешь разницы?

Скорее всего, она была права, и разницы он не знал. Ни с бывшей женой, ни с подругами, ни с Люськой. Не знал и не задумывался об этом, однажды решив, что эти приторно-розовые страсти не для него. Все женщины пытались вовлекать его в свои переживания, но он как-то продержался полвека и на ближайшие полвека сдавать позиции не планировал. Просто теперь появилась возможность совместить его «хочет» с ее «любит», а ломать голову над загадками романтических бредней он не собирался.

– Да что за день такой! Снег сыпет, фильм тупой! Зачем ты меня в кино потащила? Такое ощущение, как будто меня по башке дубиной съездили, – сказал он и крепко взял ее под руку.

Они шли к стоянке, избегая смотреть друг на друга. Под ногами хрустела ледяная крупка, ветер дергал ее за волосы, как пятиклассник, и Маруся щурилась и прятала лицо на плече у мужчины. Прямо перед занесенным капотом машины, когда пришло время выпустить ее локоть, он вдруг признался:

– Я был уверен, что ты меня бросишь. Еще в ресторане подумал, что ты собралась сказать…

– Ты опять тянешь время! – вздохнула замерзшая Маруся. – Я хочу в горячую ванну.

– Я тебе глинтвейн сделаю, – пообещал он, открыв дверцу.

– Да что ж такое! – рассмеялась она. – Ты все время хочешь меня напоить!

И он подумал, что напоить и любить – именно то, что сейчас нужно, и всегда будет нужно, потому что оказалось, что у них все серьезно. Теперь не придется ехать к Люське и злиться, что он хочет каждое утро пить с Марусей кофе и пререкаться из-за пустого холодильника, чучел в гостиной или капитального ремонта в трехэтажках, которые старше нее раза в два. И пока его машина пробивалась через разыгравшуюся метель, он думал, что когда они будут жить вместе, то с холодильником у нее забот не будет, насчет чучел он как-нибудь договорится, а про ремонт и дорожное строительство теперь пусть переживает глава города. Зря он, что ли, поставил этого обормота управлять! Пора уже работать, а не только катать девок на ее мурселаго. А они непременно поселятся вместе, и пусть спит до полудня и поет, лишь бы любила, как обещала.

Через час он готовил глинтвейн, пока она нежилась в ванне. Он тоже был не прочь поваляться в тепле, но хотелось напоить ее и любить, а для этого надо было идти на кухню и возиться с вином и пряностями. Пока глинтвейн настаивался, а она не успела сбежать, он забрался к ней в ванну, как медведь на мелководье, расплескивая вокруг себя воду и ворча про кипяток и мелкое корыто, не рассчитанное на двоих. Но оказалось, что в мелком корыте с ней все равно удобно, можно почти не думать, обнимать и прикасаться. И не чувствовать, как в кинотеатре, напряжения в мышцах и острого желания тащить в постель и раздевать. Собственно, и раздевать не надо, куда уж больше. Сквозь тающую пену ему была видна истончившаяся рука с браслетом, лежащая на бедре, и колено с белым зигзагом старого шрама. Лопающиеся пузырьки и рябь на воде причудливо преломляли ее тело, добавляли сюрреализма странному вечеру, в котором не хотелось просто обладать, а только присутствовать рядом.

– …что так бывает. До слез не хотелось оттуда уезжать, – тихо рассказывала Маруся, откинув голову ему на плечо, и он спохватился, что не слушает, когда история почти подошла к концу.

– Откуда уезжать?

– Ты все пропустил!

– Ты обиделась?

– Вот еще!

Она выпростала руку из-под толщи воды, обхватила его шею, и стало ясно, что рука совсем не хрупкая, а живая, горячая, с перламутровым маникюром и с браслетом, переливающимся холодным огнем.

– Зачем тебе браслет в воде? – только и успел спросить он, потому что Маруся ловко извернулась и поцеловала его в уголок рта, а потом вернула голову на место, а руку под воду, словно ничего и не было. – На тебе нет ничего, кроме браслета.

– Тебе не нравится?

Дмитрий Алексеевич выдохнул, потрогал изысканную полоску камней, схваченных металлом, переплел свои пальцы с ее и закрыл глаза, наслаждаясь теплом и близостью. Кто бы ему раньше рассказал, что счастье бывает и таким тоже – расслабленным и незамысловатым! И в ответ на эту мысль Маруся снова его поцеловала.

– Поваляйся еще чуточку, – разрешил он, но глаз не открыл. – Ты же любишь воду.

– Откуда ты все про меня знаешь? – прошептала она.

И он не стал признаваться, что ничего про нее не знает, чтобы не отдать лишний козырь. Впрочем, зачем ему надо было в этой игре копить козыри, он не представлял.

– Вода остывает, надо выходить, – еще через пять минут потребовал он и не пошевелился, потому что лежать с ней в воде было почти так же хорошо, как в постели, и гораздо лучше, чем разговаривать на соседних сиденьях в машине или за столом в ресторане.