Ночная смена - Энни Краун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К тому времени, как добираемся до машины — простенького, но очень большого внедорожника — оба наполовину промокли и задыхаемся от смеха каждый раз, когда наши бедра соприкасаются.
Винсент придерживает пассажирскую дверь открытой, пока я не забираюсь внутрь и не убираю колени, чтобы он мог закрыть ее, затем аккуратно кладет букет подсолнухов на заднее сиденье. Пока он ждет, пока поток машин расступится, чтобы мог обогнуть машину и сесть за руль, я растираю замерзшие руки вверх и вниз по бедрам, пытаясь вернуть пальцам хоть какую-то чувствительность. Я осматриваю салон машины. Здесь уютно чисто, прямо как в комнате Винсента…
И теперь думаю о том, чем мы занимались в его постели, и внезапно мне больше не холодно.
Винсент садится в машину, заводит двигатель, нажимает на кнопку, чтобы включить обогрев сидений, и встречается со мной взглядом поверх центральной консоли.
— Не смотри на меня так, Холидей.
— Как? — невинно спрашиваю я.
— Как будто хочешь, чтобы я трахнул тебя на заднем сиденье.
Я давлюсь испуганным смехом.
— Я… это…
Именно об этом я и думала.
— Послушай, Холидей, ты же знаешь, что я подавлен, — говорит он, улыбка немного дерзкая. — Но сделай одолжение и позволь превратить твой первый раз во что-то более особенное, чем обычный трах на заднем сидении.
Я могла бы рассказать Винсенту о своей подростковой одержимости «Титаником» и о том, что была бы безумно счастлива, если он сыграет молодого Лео Ди Каприо для моей Кейт Уинслет и заставит стекла машины запотеть. Могла бы сказать, что воображение не может решить, хочу я оседлать его колени и использовать плечи в качестве рычага или хочу, чтобы он убрал подсолнухи, уложил меня по всей длине сидений и устроился между раздвинутых бедер, вдавливая весом тела.
Вместо того чтобы сказать что-либо из этого, я аккуратно складываю руки на коленях.
— Хорошо, — говорю я. — Я буду хорошо себя вести.
Винсент выглядит так, будто ни на секунду не верит, но он уступает, заводя машину и отъезжая от бордюра.
К сожалению, в третьем акте нет монтажа, который привел бы нас к долгожданной развязке так быстро, как хотелось. Сейчас семь часов, идет проливной дождь, поэтому движение в центре города затруднено. Это пытка. Но Винсент подключает телефон к колонкам и говорит открыть плейлист Spotify, который Джабари составил для него в шутку, и когда открываю приложение, то вижу, что это всего лишь сорок копий «Kiss the Girl» из «Русалочки» и одна песня Фрэнка Оушена. Внезапно я не возражаю, что мы не можем перейти сразу к кадру, где уже у меня дома.
Самое худшее в любовных романах — это то, что они всегда заканчиваются.
Там есть признание, поцелуй или сексуальная сцена, и, возможно, если повезет, эпилог, который автоматически не сводит главную героиню к домохозяйке, даже если она провела весь роман, преследуя другие цели. Прямо сейчас может показаться, что Винсент и я уезжаем навстречу закату, но титры не идут, да и занавес не закрывается.
У нас еще столько всего впереди.
Между нами будут не только важные моменты. Но и обыденные, вроде этого — мы вдвоем в машине, страстно обсуждаем, какой маршрут быстрее доставит нас в квартиру, в то время как на заднем плане звучит плейлист-шутка Джабари. И я хочу их. Все эти моменты. Все несущественные вещи внезапно кажутся такими важными.
— Какие у тебя родители? — выпаливаю я посреди откровенного пения Оушена.
Винсент бросает на меня быстрый взгляд, и внезапно приходит в голову, что он, вероятно, не ожидал увидеть меня сегодня, не говоря уже о том, чтобы столкнуться в дальнем углу книжного магазина и десять минут спустя отвечать на вопросы о своей семье.
Но затем он очень уверенно говорит:
— Они лучшие. Добрые. Поддерживающие. Просто, типа, до смешного хорошие люди. Папа занимается биомедицинской инженерией — хирургическими имплантатами, протезированием и подобными штуками, а мама раньше преподавала в пятом классе, но несколько лет назад открыла студию керамики с друзьями, так что теперь они все занимаются гончарным делом полный рабочий день. У них целый бизнес.
Что-то сжимается в груди от того, как загораются его глаза.
— Как они познакомились?
— Баскетбол.
Я выгибаю бровь.
— Они оба чертовски высокие, не так ли?
Винсент кивает.
— Очень. Они тебе понравятся. И моя мама полюбит тебя — я имею в виду не только потому, что ты высокая. Ты просто более артистична, чем мы с папой. Она оценит, что в ее команде есть кто-то еще, — его взгляд скользит по мне. — Вообще-то, они приедут сюда на следующую домашнюю игру. Ты можешь с ними познакомиться, — мгновение спустя он добавляет: — Если хочешь. Нам не обязательно так скоро устраивать семейную встречу…
Я вмешиваюсь, прежде чем он успевает хорошенько подумать:
— Хочу.
Потому что я действительно этого хочу. Даже несмотря на то, что буду нервничать и, вероятно, унижу себя, пытаясь произвести впечатление на замечательных людей, которые подарили Винсенту жизнь, я хочу встретиться с ними и сказать в лицо, какую хорошую работу они проделали, воспитывая сына.
Винсент улыбается и тянется через консоль, чтобы схватить меня за руку.
Он держит ее, пока мы стоим в мокром от дождя потоке машин, и пока целую вечность кружим по кварталу, ожидая, когда откроется уличная парковка, и когда я вставляю ключ в замок и веду его в темную квартиру. Только когда я спотыкаюсь о рюкзак, который все еще стоит там, где я сбросила его в прихожей, прежде чем выбежать и совершить грандиозный жест, Винсент отпускает мою руку, чтобы я могла включить свет.
И вот мы стоим вдвоем.
В квартире.
Где я живу.
Какая бы секс-богиня ни вселилась в меня в книжном магазине, ее сменил дух ученицы средней школы на первом совместном танце.
— Могу я взять твою куртку? — спрашиваю я, потому что это похоже на то, что сделал бы хороший хозяин. До тех пор, пока я не вспоминаю, что шкаф в прихожей туго набит женской верхней одеждой и огромной коллекцией костюмов Нины, которые она украла из театральных постановок. Я некоторое время хожу взад-вперед, прежде чем повесить куртку Винсента на спинку одного из кухонных стульев. Губы Винсента дергаются, но он воздерживается от комментариев по поводу моего гостеприимства.
— Хочешь провести экскурсию? — предлагает он, когда мы скидываем мокрую обувь.
— Конечно. Это, эм, кухня, — указываю на то, что, очевидно, является кухней. —
