Степь зовет - Нотэ Лурье

«Как я проеду? — Калмен задумался. — Не один человек здесь сгинул. Может, переждать?» Но ведь там, в балке, его ждет мальчик, один с возом хлеба… И Калмен стегнул лошадь. Она было бросилась в сторону. Калмен пришпорил ее и натянул до отказа поводья.

Подогнув передние ноги, сопя и фыркая, лошадь ступила на плотину. Казалось, что ливень здесь сильнее, чем в степи. Вода внезапно прорвалась. Лошадь встала на дыбы и соскользнула с плотины. У Калмена похолодело сердце. Подняться на плотину было уже невозможно. Лошадь с трудом плыла. Калмен плыл рядом, не выпуская из рук поводья, и чувствовал, что силы его оставляют. Еще миг — и ноги его опустились. Тут он нащупал твердое дно, выпрямился. Вода доходила ему до бороды. Еле двигая ногами, он выбрался наконец на берег. Кобыла, порывисто дыша, вышла вслед за ним. Калмен вновь сел на лошадь. Вскоре он миновал холм и спустился в балку. Вода была лошади по щиколотку.

«Как бы не затопило воз! — встревожился Калмен. — Эх, не догадался я подтянуть его повыше на горку! Но кто мог знать, что будет такой потоп?…» Сквозь туман Калмен различил маленькую фигурку. Иоська бежал ему навстречу, кричал. Калмен Зогот спешился.

Воз стоял уже по самые оси в воде. Калмен сунул руку под брезент. Пшеница была сухой. Он снял с себя сбрую, быстро запряг лошадей и вывел воз на дорогу.

В степи было уже тихо. Еще блистала молния, но ливень прекратился. Внизу, в балке, пенилась и клокотала вода. Лошади медленно переступали, встряхивая мокрыми гривами.

За возом шел Калмен, держа за руку Иоську.

Три дня подряд шел не переставая въедливый осенний дождь. Промокли соломенные и камышовые крыши и поредевшая листва деревьев, вода смывала с глиняных стен мазанок синие обводы, во дворах и палисадниках разлились огромные лужи. Дороги развезло, канавы уже не вмещали воду, и, мутная, холодная, она бежала по колеям, наполняла все ямы и выбоины, а на низменных местах стояла целыми озерами.

На хуторской улице и во дворах не видно было ни живой души. Изредка сквозь шум и плеск дождя слышалось тоскливое мычание коров, которые томились в темных, сырых закутах и просились на волю, на выгон, к ставку.

Зоготиха устало облокотилась на подоконник и старалась разглядеть сквозь мутные, заплаканные стекла, что делается во дворе. По стеклам струились ручейки, серое небо нависло над самыми крышами, и казалось, оно никогда не истощится, это хмурое, печальное небо, и до скончания жизни будет лить этот серый, нудный дождь…

— О господи! — Зоготиха горестно вздохнула, протирая ладонью запотевшее стекло. — Где же это сейчас наш отец? И кто его просил тащиться на элеватор? Нет, вечно суется вперед всех…

— Так он же не один, мама, — успокаивал ее Вова, — с ним еще десять подвод.

— Кому от этого легче? Может, все они завязли бог знает где. А тебе, я вижу, и горя мало. Сын называется!

— Скажешь тоже, ей-богу! — досадливо отозвался Вова, шагая из угла в угол. — Ну что я могу сделать? Что? Охать вместе с тобой?

— Сходи хоть в правление, — может, застанешь кого-нибудь, узнаешь…

Вова накинул на голову мешок и вышел. Он и сам сильно беспокоился об отце и о пионерах, которых отправил с обозом, но не хотел выказать своей тревоги перед матерью.

Был еще день, а казалось, что вечереет. Быстро идти нельзя было, ноги увязали и разъезжались в жидкой, холодной грязи. Вова с трудом добрел до колхозного двора. В правлении он никого не нашел, но около конюшни мелькали человеческие фигуры. Подойдя ближе, мальчик увидел Коплдунера, Настю и Додю Бурлака. Мужчины сгребали лопатами навоз, а Настя, то и дело поскальзываясь на мокрой земле, семенила от канавы с полным ведром, — видно, собиралась поить скотину. Вова выхватил у нее ведро и побежал к коровам.

Домой он вернулся поздно. В хате тускло светилась пятилинейная лампочка. Мать сидела у окна с чулком на коленях, прислонившись к косяку, и дремала.

— Мама, мама! — крикнул Вова, тормоша ее за плечи. — Слышишь? Дождя уже нет! Погляди, какой ветер!

— Слава богу, слава богу! — бормотала Зоготиха, просыпаясь. — Да перестань ты меня трясти! На чулок, положи в комод, только спицы не вырони. — И, вытерев концом фартука слипшиеся глаза, она посмотрела в окно.

Вишневые деревца в палисаднике раскачивались и шумели, по небу неслись темные, рваные облака.

… За ночь небо прояснилось, и к утру выглянуло солнце. Хуторяне высыпали во дворы, собирались кучками у заборов. Кто чинил прохудившуюся крышу, кто складывал мокрый кизяк.

В полдень на бугре у окраины хутора показались подводы. Жены возчиков, подобрав подолы, пустились навстречу обозу.

Первым ступил на хуторскую улицу Риклис. Еле удерживая в длинных худых руках вожжи, в закатанных выше колен штанах, он, пошатываясь, шагал рядом с подводой. Лошади плелись, понурив головы.

— Где председатель? Где он, золото наше? — хрипло закричал Риклис, как только увидел спешивших навстречу людей. — Сам небось не поехал, на это у него хватило ума! Риклиса, дурака, послал. Чуть не утопил меня в балке, вместе с конем и телегой… Пусть только попробует еще раз послать, пусть заикнется — я ему покажу…

Калмен Зогот шел с последней подводой. Против двора Юдла Пискуна он остановил лошадей.

— Ну, Иоська, как будто приехали. В другой раз небось не захочется, а? — Он добродушно усмехнулся, глядя, как мальчик вылезает из телеги.

Добежав до своего двора, Иоська обернулся и крикнул:

— Дядя Калмен, я к вам попозже зайду! Ладно?

— Ладно, Иоська, ладно…

Прежде чем идти домой, Калмен Зогот вместе с женой и сыном распрягли на колхозном дворе лошадей и собрали всю упряжь.

— Слава богу, вернулся живой… Я чуть умом не тронулась, — без умолку говорила Геня-Рива по пути к хате. — Такой дождь, такой ливень… Кто просил тебя ехать, старый дурень? Чего ты суешься? Пускай председатель, пускай Юдл едут, — чего ты для них стараешься? Получил ли ты хоть горстку половы за свои труды? Сообща ему понадобилось… Просила, уговаривала: «Не иди, не иди! Свой хлеб сытнее». Нет, не послушал…

— Да уймись ты, ей-богу! — хмуро отозвался Калмен.

Ему и так было тошно, а тут еще жена зудит. Что ей ответить? Ведь она, кажется, права… Разве гнил бы у него хлеб в копнах, будь он по-прежнему сам себе хозяин? Давно бы уже свез его в клуню и делу конец. А тут хозяева такие, что не приведи господь. Ну что ты с ними поделаешь…

Весь день славно пригревало солнышко, но колхозники в степь не вышли. Каждый хлопотал у себя во дворе, в конюшне, на огороде. Только назавтра, рано утром, на улице показался Юдл Пискун и, бегая от одного двора к другому, орал на весь хутор:

— Эй! Все еще не прочухались? Пора в поле выходить! Поторапливайтесь! Все, все выходите, нынче бар нет! Надо копны ворошить, не то останетесь без хлеба…

— Я уже пять раз эти копны ворошила! — злобно крикнула в ответ Кукуиха. — Только и знают ворошить да складывать, складывать да ворошить! В колосе небось уж ни одного зернышка не осталось. Хорош колхоз, нечего сказать! Год отработали, а что получили? Нашему бы председателю столько радости…

— Не надсаживайся так, Кукуиха, глаза лопнут, — флегматично отозвался через плетень Додя Бурлак. — Охапку соломы получишь по трудодням — и то спасибо.

— У такого председателя и соломой не разживешься, — не унималась Кукуиха. — Больше я в поле не выйду, хоть режьте меня! Дураков нет гнуть спину задарма…

— А я тут при чем? — так же злобно огрызался и Юдл. — И так с ног сбился, дома не вижу. О них же хлопочешь, и они же недовольны!

— Конечно, недовольны, — проговорил старый Рахмиэл, подходя со своей неизменной люлькой во рту. — В Ковалевске еще когда хлеб раздали людям, все знают. А у нас? Мы, выходит, хуже всех…

— Вы бы это ему сказали, председателю! Я сам без хлеба сижу, у меня со вчерашнего вечера и крошки во рту не было. Что я могу сделать? Что? — кипятился Юдл, размахивая руками.

— Как же, мало он хлеба натаскал, болячка ему в бок! — буркнула Кукуиха и ушла в хату.

На шум прибежал Риклис. Торопливо подпоясывая спадающие штаны, он вопил на ходу:

— Опять распоряжаться пришел? Хватит, надоели ваши порядки! Сам, сам бери вилы в руки, командовать я тоже умею!

— Ты у меня покомандуешь. — Закусив ус и прищурившись, Юдл подступил к Риклису. — Прикажут — так пойдешь.

— Видал? — И Риклис с размаху поднес к его лицу кукиш. — На мне ты больше не выедешь, понял? Нашли себе дурака! Кого сторожем на гарман? Риклиса. Кто с обозом тащится? Риклис. Чуть что потруднее — вали на Риклиса. Хватит! — взвизгнул он вдруг, хватаясь за бок. — У меня прострел, чахотку я у вас нажил под этим дождем! У меня, может, сорок градусов, лечите меня! — Он так дернул Юдла за рукав, что тот чуть не упал. — Доктора мне! Сейчас же посылай в Святодуховку за доктором, подводу снаряди… Ох, не могу, ноги не держат, сил моих нет! — слабым голосом простонал Риклис и, вихляясь, точно у него были перебиты все суставы, побрел к себе во двор.