Великие романы великих людей - Борис Бурда

Жизнь влюбленной пары не отягощается ссорами – умная женщина всегда знает, когда и кому лучше не перечить. Правда, Франсуазе достается порой из-за эгоизма супруга, который тащит ее и в тяжелую простуду на очередное мероприятие, на котором не хочет показываться без нее. Но у этой палки два конца – да, обижает и здоровью вредит, но, выходит, что всюду стремится быть рядышком, как попугай-неразлучник, это тоже раньше не было на него похоже! А общая линия у них одна. Во внешней политике – захапать все, что плохо лежит, вплоть до учреждения в Меце, Брейзахе и Безансоне специальных «палат воссоединения», занятых отысканием любых, хоть самых мухами засиженных прав Франции на соседние земли. В судах с такими доказательствами делать нечего, но когда солдаты займут спорную территорию, пропаганде все-таки полегче – мол, восстанавливаем попранную в древности справедливость… Во внутренней же политике у них одно общее желание – положить конец религиозному миру, установленному Нантским эдиктом Генриха IV. Протестанты десятки лет ни с кем не воевали, усердно трудились, платили налоги, служили в армии, лучшим полководцем Людовика был протестант Тюренн (правда, незадолго до гибели он перешел в католичество, но основные победы одержал в ином, чем королевское, вероисповедании). Кому все это мешало? Людовику, который с детства привык, что ему нельзя перечить, и его второй супруге, которой нелегко дались треволнения, связанные с выходом из веры предков.

Началась омерзительная травля протестантов, не вызванная никакими протестантскими деяниями против короля и страны, только за то, что по-иному верили в Христа. Указы, ограничивающие права протестантов, сыплются как из ведра: им запрещают быть нотариусами, прокурорами, судейскими, полицейскими, адвокатами, нанимать слуг католиков, проповедовать, писать богословские труды – всего не перечислить. Их церкви уничтожали, за обращение в протестантство строго карали, за обращение в католичество выплачивали награды, а деньги для этих выплат собирали с тех протестантов, которые отказывались обращаться в католичество. Но этого было мало – начались драгонады, постои драгунов в протестантских домах, которыми раньше наказывали не платящих налоги, а теперь применили к самым исправным налогоплательщикам. Инструкции драгунам были предельно краткими – «Только не убивать!». Остальное все было можно – избиения, истязания, изнасилования, издевательства и все такое прочее, свидетельств хватает. Когда от такого христианского милосердия кто-то не выдерживал и обращался в католичество, драгунов распихивали по домам еще не обращенных. Протестанты хотели эмигрировать – им это запрещали, угрожая галерами. В итоге 1500 протестантов попали на галеры, а 200 000 оказались за пределами Франции – как смешны запреты на эмиграцию, мы уже видели. В итоге Франция стала совершенно единоверной страной и с этого момента проиграла все войны до единой. Если в Войне за испанское наследство территориальные потери достались на долю союзной Испании, в Семилетней войне уже Франция была вынуждена отдать Англии Квебек. Потеря работящих и добросовестных налогоплательщиков вместе с войнами посадила Францию на мель. В сущности, с момента отмены Нантского эдикта Франция из кризисов вообще не выходила до самой революции. Тем не менее кое-кто настолько глуп, что называет правление Короля-Солнце Золотым веком, и мне даже неохота им что-то доказывать. Людей не переделаешь.

Людовик XIV. Шарль Ле Брюн

Некоторые говорят, что Ментенон здесь была ни при чем, приводят ее письма, где она говорит, что лучше б гугеноты сами, без всего этого рэкета, добровольно переменили веру (тоже мне аргумент!), а один из крупнейших специалистов по этой эпохе Блюш говорит: «Лишь полемика, доведенная до крайностей, да беспочвенная выдумка могут заставить поверить в то, что она якобы подталкивала монарха к жестоким мерам». Но вот современники Людовика с ним не согласны. Скажем, герцог де Ноай считает, что маркиза принимала, «может быть, чрезмерное» участие в осуществлении планов принудительного обращения гугенотов в католическую веру.

Людовик с семьей. Никола Лажийер.

Им видней… А теперь попробуйте представить, что активная и внимательная жена короля знала о всех этих ужасах, которые к тому же творились по непосредственному приказу ее главного недруга военного министра Лувуа (конечно, знала!), была ими недовольна, но не могла повлиять на супруга. У меня не получается… В этом торжестве государственной религии над государственными интересами, отравившем королевство таким страшным и медленным ядом, что оно после этого подыхало целых сто лет, есть доля каждого из супругов.

Тепло и уют

А вот их личная жизнь достойна похвалы – тихая, дружная, экономная. Ровный нрав, постоянное внимание и дружеские советы Франсуазы помогают постаревшему Людовику Красно Солнышко вынести бешеное напряжение заведомо проигранной Войны за испанское наследство, выдавить из королевства и швырнуть на алтарь войны его последние материальные и людские ресурсы и в итоге добиться скверного мирного договора вместо ужасного. Судя по всему, к концу жизни Людовик не очень был доволен окружающим его миром, если, проиграв очередную битву, он осмелился воскликнуть: «О, Боже! И это мне благодарность за то, что я для Тебя сделал?» Не очень удивляйтесь его непонятной для нашего времени уверенностью, что Бог ему должен, – ведь именно тогда и во многом его усилиями среди французских дворян образовалась своеобразная мораль, согласно которой жена одного маршала сказала: «Даже Богу придется задуматься, прежде чем проклясть человека нашего круга!» Не буду спорить, просто скажу, что не знаю, как там за военные успехи, но за такую вторую супругу ему стоило бы благодарить Господа денно и нощно.

Заодно добавлю, что все разговоры о каких-то серьезных нарушениях Людовиком супружеской верности не имеют под собой почвы – все приводимые рядом авторов фамилии, типа Анны де Роан, на самом деле принадлежат героиням королевских романов более раннего периода, до второго брака. Да и романы Франсуазы с представителями семейства Вилларсо (Дюма уверяет, что она поддерживала то, что в те времена называли «пылкой дружбой», сразу с тремя его представителями – маркизом Луи, аббатом Рене да еще в придачу и с Шарлем), оставившие роду Вилларсо такое пикантное наследие, как портрет обнаженной Франсуазы, сохранившийся до сих пор, – все имели место существенно раньше. Какие-то мелкие побеги налево для Людовика и изменой-то не были – сравните то, что было, и то, что стало. Да и возраст брал свое, так что конец жизни в личном плане у этой пары был спокоен и благополучен. Всесокрушающий эгоизм короля Франсуаза научилась терпеть, и только перед самой его кончиной, когда он сказал ей: «Скоро мы увидимся снова», она не выдержала и, отойдя от его ложа, сказала с грустью: «Подумайте только, какое милое свидание он мне назначает! Этот человек никогда никого не любил, кроме себя». Вскоре после смерти короля она покидает двор – она ведь ему никто, даже не королева. Она удаляется в свой любимый Сен-Сир, где и умирает через четыре года.