Марш на рассвете - Александр Семенович Буртынский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лида стояла рядом с Королевым, прислонясь к законченной стенке окопа. Немцы все копошились у переправы. Было видно, как весь подлесок кишит ими, а подобравшиеся лежали густо, под самым берегом.
— Собирай раненых, и уходите, — не спуская глаз с лощины, сказал он ей.
Уловил ее протестующий жест, почувствовал, как она вся колюче сжалась, добавил:
— Приказываю: на сборы пятнадцать минут. Кто на ногах — пойдут пешими. До городка километр, успеете. Поняла? Кого можно, надо спасти.
— Нет. Я должна…
— Раненых больше не будет… Немца этого оставь, Растолкуй ему. Пакеты раздай. Всё! Выполняйте приказ! — жестко добавил он.
Она ткнулась ему в плечо лбом, он легонько оттолкнул, пробормотал:
— Давай, давай, Лид, времени нет.
И, будто оба торопились по важному делу, резко разошлись.
Вместе с Горошкиным они осторожно сняли ДШК и юзом, прячась за уступы, стащили вниз к коллектору.
Немцы группами перебегали переправу, кое-кто оскальзывался под одиночными выстрелами, бухался в черный стрежень и исчезал мгновенно, остальные ползли под горку. Отсюда, с коллектора, скрытого бровкой, они были видны как на ладошке — темная, живая масса под самым обрывом, точно грязная пена, прибитая к побережью. Она шевелилась, поблескивая в лучах закатного солнца вороненой сталью автоматов. Еще немного и — рванутся вверх по откосу.
Они установили пулемет и легли, переводя дыхание, Горошкин повернул к Семену конопатое лицо, с блуждающей улыбкой в углах сомкнутых губ.
— Закурим, лейтенант, — сказал он. — А мне сегодня девка приснилась, знакомая, — фыркнул он. — Соснул я стоя. Как их выкурили, так и кинуло в сон. Вот уж год не снилась, а тут — на́ тебе. Красивая, как лебедь.
Семен покосился на Горошкина. И вдруг ему вспомнился до хватающей за душу тоски лунный вечер, Юлькин смех, обжигающий холодок зубов и шепот: «Пойдем к нам, мать дежурит». А он испугался…
— Вот удивляетесь, а? Я и сам удивляюсь. Надо было жениться, дураку…
«Еще минут десять, не больше», — думал Елкин. Они поднимутся, а ему пора наверх. Но его будто приморозило к мягкому снежку.
— …Ведь даже за руку не тронул. За локоть однажды взял, как толкнет: нормальный?
«Главное, выбрать момент, патронов мало. Если точно рассчитать, положим их. Полчаса выигрыша».
— Так и провожали друг дружку. Я ее, она — меня, потом до свиданьица, поручкаемся. Прямо дипломаты какие…
«А граната напоследок?»
— Дурак и есть.
Округлое молодое лицо, глаза в туманном блеске, как после брачной ночи. А какая она бывает, брачная?
— Главное — выбери момент. Как встанут — еще не всё! Вот когда бросятся, тогда и сбривай снизу вверх, внизу их больше, самая куча. А кто прорвется, тех нам оставь.
— Это ясно. — Горошкин точно сглотнул воспоминания. — Заботливый ты мужик. Ну, конечно, тебе по штату положено.
— Ну, пока.
Еще раз пересчитал коробки. Пять штук. И десять наверху. Пятнадцать. На час-полчаса, если экономить.
Уже сверху, из окопчика, оглянулся на лощину: за бункером, вытянувшись цепочкой, тянулись за двуколкой раненые, тащили носилки. Мелькнула зеленая шинелька, застыла на миг и вроде бы махнула рукой. Или показалось.
Елкин бегом прошел по траншее, отдавая последние приказания. Люди не оборачивались, без него знали, что и как. Вернулся и поудобней утвердил ручной пулемет.
На резьбе ствола розово золотился закатный зайчик. Исчез. С востока потянуло влажным ветерком, вязкие облака наплыли на солнце, тушуя небо.
Он ждал этого броска как желанной неизбежности, и все равно он оказался внезапным, сокрушающим. Внизу гулко заговорил крупнокалиберный, Горошкин-таки выдержал паузу. Но те, внизу, не замедлили бег. Перепрыгивая через тела убитых, неслись как на крыльях, вырастая на глазах, весь, склон стал черным; и уже явственно различались налитые лица, распахнутые куртки, черные повязки на рукавах.
От ствола налетал горячий жар, руки зашлись в тряске, и уже незачем было беречь патроны, а только подороже продать отпущенные жизнью минуты. Пять гранат в нише, одну откатил для себя. И не было уже ничего, кроме стука в ушах, тупой оглушающей злости, дрожащего в зрачке надульника.
Вдруг надульник перестал дрожать. Он мельком, подсознательно отметил пригнувшиеся справа и слева спины, руки, зашарившие в нишах, где гранаты. Все было, как во сне, отчетливо и легко, рука толкнулась вдруг в холодную жесть. «Еще одна коробка!» Еще одна. Он обрадовался ей, точно живому существу. Торопливо негнущимися пальцами заправил ленту, нажал на гашетку, и на миг все впереди дрогнуло, залегло, выжидая, когда он выговорится, кончит ленту. Снова поднялись с оглушающим криком. И он дважды еще нажал, точно не веря, что это уже все, конец.
В последний раз, захлебываясь, реденько простучали справа и слева автоматы. Постук их утонул в смешавшемся крике снизу, сверху.
Но что-то случилось. И, падая от чьего-то толчка обратно в окоп, увидел рядом бешено веселые белки Султанова: «Ур-ра! Наши!»
Он швырнул гранату.
Полуоглохший, слепой от копоти и снежной пыли, он приподнялся и смотрел на темные сгустки разрывов там внизу по всему берегу, по переправе, взметавшейся обломками досок, человечьих тел. От моста слева бежали бойцы в белых полушубках, прижав к животу автоматы, а вдоль леса катились, переваливаясь самоходки, вздрагивая стволами, в красных всполохах.
— Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант… Наши!
«Ага, — понял он наконец, — живем!»
И все плясало перед глазами белозубое заросшее лицо Султанова с синеватыми белками.
Потом он увидел будто вприскочку шагавшую по кромке окопов поджарую, подтянутую фигурку в чистеньком полушубке, в перекрестье ремней, но не вылез, а остался стоять, подняв голову, слезяще всматриваясь воспаленными глазами, стараясь сообразить, где он видел это узкое красивое лицо.
— Где Лида? Гурьянова?
Елкин все смотрел щурясь, будто не понимая вопроса. Полушубок застыл на мгновение, потом скрылся за обступившими солдатами и бросился к блиндажу.
Елкин подумал как-то спокойно, почти отсутствующе, что старший лейтенант, наверное, огорчится, не найдя Лиду. Она далеко. Так далеко от этого Ефименки, как на другой планете. Он это знал, а Ефименко — нет. И Елкину почему-то стало жаль этого человека.
На том берегу грохочущие самоходки выезжали на пригорок и шли дальше, переваливая на пойму, не переставая палить. Выстрел — удар, выстрел — и летящая щепа досок, и всполохи дыма над горящим лесом, и смердящие вихри огня по земле.
Потом он снова появился, старший лейтенант. Елкин, медленно тронув ладонью висок, доложил свистящим, не своим голосом:
— Рота выполняет задание. Гурьянова увезла раненых.
— Знаю, — сказал старший лейтенант, глядя под ноги. — Я принимаю роту. Приведите всех в
