Страна джунглей. В поисках мертвого города - Кристофер Стюарт

Перед тем как продолжить путь, Панчо хотел сделать еще одну вещь – навестить своего сына Франсиско Ноэля, умершего от астмы в возрасте полутора лет. Если бы он не погиб, то сегодня был бы уже подростком. Но для Панчо он навсегда так и остался большеглазым ребенком с маленькими ножками и кулачками. Когда он умер, Панчо взял его крошечное тело на руки и отнес на небольшое, покрытое высокой травой поле в трех часах пешего хода от Бонансы. Там он выкопал яму и похоронил сына. Он не стал отмечать могилу каким-нибудь камнем, а вместо этого посадил на ней желтые цветы, которые теперь возвышались над травой ярким пятном.

Мы с Крисом остались на тропинке, а Панчо с Анхелем ушли в поле, нашли могилу и опустились перед ней на колени. Отец закрыл руками лицо и наклонился к земле, словно пытаясь приблизиться к сыну, которого оставил здесь так много лет назад. В этой молчаливой беседе со своими сыновьями, одним живым, а другим мертвым, он провел среди желтых цветов около получаса.

Вернулся он к нам с улыбкой на лице. «Прекрасные здесь места, правда? – сказал он под аккомпанемент стрекочущих свои песни насекомых. – Tranquillo».

Мы направились на запад, в сторону Рио-Платано. Таинственный информатор Морде из Трухильо говорил ему о том, что где-то около этой реки, «в высоких горах, где растут большие странные цветы», находится ушедший под землю древний город. Там же, по его словам, были старые кладбища.

«Уже недалеко, – сказал Крис. – К ночи должны быть на месте». До этого мы очень долго продирались через заросли и шлепали по грязи.

В этот момент мы уже находились в биосферном заповеднике Рио-Платано. Он представляет собой около 8500 квадратных километров почти не тронутых человеком лесов, гор, рек, долин и болот, где нет ни дорог, ни деревень. По площади он приблизительно равен Делавэру и Род-Айленду, вместе взятым. Будучи объектом Всемирного наследия ЮНЕСКО, заповедник остается в основном ненаселенным, если не считать местных индейцев, заходящих туда поохотиться, и творящих свои темные дела представителей наркокартелей.

Крис шел впереди, периодически вытаскивая свой GPS-навигатор, чтобы проверить координаты. Тяжелые кроны деревьев, в которых, судя по шуму, кипела своя жизнь, висели над нами на высоте десяти-пятнадцати этажей. Время от времени, смотря под ноги, я замечал камни со странными рисунками. Но потом мы забрались в такие дебри, что вокруг стало совершенно темно, и я, периодически теряя из виду находившихся прямо перед носом Криса или Панчо, чувствовал, как буквально растворяюсь во мраке. Солнце было еще высоко, но в тени деревьев, казалось, уже наступил поздний вечер. Когда мы спускались в долину, Панчо взмахнул своим мачете и убил коралловую змею. В другой раз мы чуть было не наступили на гнездо муравьев-пуль. Панчо внезапно отпрянул назад и остановил нас, раскинув в стороны руки. Муравьев были сотни и сотни, каждый размером в два-три сантиметра, но я все равно не заметил бы их на темной сырой земле. Позднее мне в руки попадется Шкала боли от укусов насекомых Шмидта, названная так в честь ее создателя – энтомолога Джастина О. Шмидта. Боль от укуса муравья-пули описывается в ней следующим образом: «Чистейшая, пронзительная, ослепительная, будто ходишь по пламенеющим углям с вонзенным в пятку трехдюймовым ржавым гвоздем». Из всех районов джунглей, где нам довелось побывать, этот был самым опасным.

Когда мы добрались до Платано, уже наступила темнота и началась сильная буря. Ветер яростно ломал ветки деревьев, а от дождя ничего не было видно даже при включенных фонарях. Нам пришлось остановиться. «Духи уже рядом с нами», – сказал Панчо в кромешной мокрой темноте. Мы залезли в свои гамаки и попытались уснуть.

Утром Крис сказал: «Придется переплыть реку, другого пути нет». Теперь Платано было хорошо видно. Покрытая белыми пенистыми бурунами река находилась метрах в тридцати от нас. Со стороны оценить ее глубину было практически невозможно.

Крис, не раздеваясь, ступил в воду и исчез с наших глаз. Я не успел просохнуть после ночного урагана, у меня болели кости, ночью я почти не спал. Я посмотрел на Анхеля, который в ответ просто пожал плечами, а потом шагнул в реку. Все было как во сне. Почти сразу же меня сбило с ног течением, затянуло под воду и бросило на каменистую отмель. Я почувствовал, что мне не хватает воздуха. Меня протащило метров тридцать вниз по течению, но потом я все-таки смог ухватиться за лиану и выбраться на противоположный берег.

Пока я пытался отдышаться, откуда-то появился Крис. Он показал на стену леса и сказал: «Ну, вот оно…»

Я совершенно ничего не видел: «Что оно?»

Несколькими взмахами своего мачете Крис расчистил кусты, и я увидел за ними высокую замшелую каменную стену. «Нам сюда», – сказал он. Мы прошли вдоль стены в глубину джунглей и остановились на каменной плите, украшенной множеством рисунков. «Вот что я хотел тебе показать», – сказал Крис.

«Это Белый Город?»

Он улыбнулся. «Это первый найденный мной потерянный город. Именно здесь я начал все понимать», – сказал он, обводя рукой окружающие нас джунгли.

«Что начал понимать?»

«Начал понимать, что такое Ciudad Blanca».

«А при чем тут этот город?»

«Наберись терпения, – сказал он. – Понимаешь, когда я начал расспрашивать людей, где находится потерянный город, все говорили по-разному. У печ есть две или три разные версии легенды о нем, у тавахка тоже».

Крис почти шесть лет прожил среди индейцев печ. «Сначала я нашел это место, потом еще несколько поселений, которые вполне могли быть Ciudad Blanca. В общем, на первых порах я думал, что здесь есть не один Белый Город, а несколько потерянных городов, каждый из которых может оказаться тем самым. Но с годами стал думать по-другому».

Он немного помолчал, следя взглядом за шумной обезьяньей стаей, направлявшейся куда-то по кронам деревьев у нас над головой. Сверху посыпались ветки и фрукты.

«Тебе это, наверно, не понравится», – добавил он.

Мне его слова уже не нравились.

«Ну, одним словом, я пришел к выводу, что в физическом смысле Белого Города не существует».

Не существует? Мне хотелось его придушить. Хорошенько вмазать ему прямо по очкам! Мы так долго сюда шли, тонули в грязи, продирались через непроходимые заросли, нас жрали москиты, на нас нападали змеи и чертовы муравьи-пули. Я был на краю гибели!

«Ты это серьезно?» – спросил я.

«Я же сказал, что тебе не понравится».

У меня возникло подозрение, что у него что-то случилось с головой. Я сказал, что он сейчас говорит, как тот старый индеец со своей теорией про «двери» в другие измерения. Я был сыт по горло загадками.

Он засмеялся: «Ну как, успокоился немного?»

Я кивнул. Он подождал еще немного. Я сделал несколько глубоких вдохов: «Ладно. Я спокоен».

«По-моему, Белый Город – это не какое-то конкретное место, – сказал он, наконец. – Я думаю, что это метафора, обозначение всего утерянного… то есть всего того, чего больше нет».

Например, моей юности, мелькнуло у меня в голове… или того повесы и бродяги, каким я был до рождения ребенка, покупки дома и переезда в Бруклин… или даже того взрослого человека, которым я был совсем недавно. Ведь только что я смотрел на уходящие дни своей жизни с нервозностью и печалью, а теперь у меня в душе было что-то вроде понимания. Я упускал так много из того, что происходило дома. Скай не вечно будет четыре года. Ей не всегда будет хотеться, чтобы я был рядом. Зациклившись на ушедшем, очень легко забыть, что с возрастом многое обретаешь. Например, становишься мужем и отцом. Сейчас я видел все это с предельной ясностью. Я вспомнил, как впервые привел ее на ярмарку покататься на «чайных чашках». Ей было всего три года, и она кричала изо всех сил, пока чашки, дергаясь и поскрипывая, кружились по платформе. Я был совершенно уверен, что, когда все закончится, Скай будет плакать. Но она, лохматая и растрепанная, сказала: «Меня чуть не вырвало, папа! Давай еще раз прокатимся!» Были и другие такие моменты – мгновения, когда старое и привычное куда-то исчезало и я вдруг начинал видеть все вокруг глазами дочери, изумляясь новизне мира и словно открывая его заново.