Наше счастье украли цыгане - Олег Лукошин

Уже отбежав на порядочное расстояние, углубившись в лес и потеряв из вида ольховские дома, заметила вдруг, что платье, моё симпатичное и такое позитивное летнее платье порвано. И когда только успела? Где?

Задами придётся идти, мелькнула мысль.

«ЧОЧАРА», ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ, СКОМКАННАЯ

И снова — как финал «Чочары» Витторио де Сика. Софи Лорен вместе с дочерью изнасиловали арабы и вот они бредут в порванных платьях к ближайшему населённому пункту. И столько скорби, столько неразрешимого противоречия в этих кадрах, столько надрыва — господи, я просто ревела навзрыд при просмотре! «Почему так вопиюще несправедлив этот мир?» — билась в голове прожигающая насквозь мысль. «Разве имеет он право на существование, когда в нём происходит такое?»

Подожди-ка, а брели ли они после изнасилования по дороге? Не сразу ли они в городке оказались? Не достраиваю ли я несуществующую сцену? Да какая разница! Если её и не было в фильме, то она всё равно существует во вселенной этой кинокартины. Как они могли в город добраться, если не в разорванных платьях по дороге?

Да, именно этот образ оказал на меня самое проникновенное воздействие. У каждого шока есть оборотная сторона — ты отвергаешь увиденное, но в то же время пытаешь подстроиться под него, смириться. И даже — что особенно характерно в моём случае — перевести его в разряд возвышенного и сладострастного страдания. Получить от него непонятное здравому смыслу, но совершенно очевидное удовольствие.

Быть изнасилованной, потерянной, отвергнутой — а потому прекрасной и святой в своей уникальности — брести по бесконечной дороге в разорванном платье, желательно с матерью, которую тоже вместе с тобой протащили какие-нибудь нерусские абреки (а ведь именно её не хватало мне тогда, в день приезда в деревню!) и наслаждаться, наслаждаться, чёрт меня побери, наслаждаться каждой секундой этого пульсирующего безумия!

Вторая часть «Чочары» родилась и воплотилась в реальность. Притащив за собой из мира иллюзий что-то абсолютно неуправляемое и безудержное. Третью не надо. Не хочу.

— Что с тобой? — встретил меня дома взбудораженный моим внешним видом Серёжа. — Кто тебя изнасиловал?

— Никто! — почти огрызнулась я. — Расслабься. Через кусты продиралась… Сразу тебе «изнасиловал». И куда только мысли у тебя повёрнуты?

— Извини, — отозвался он, успокаиваясь. — Просто волнуюсь о тебе.

Надо же, волнуется обо мне… Неужели я ещё могу кому-то нравиться, кого-то волновать?

И КООПЕРАТОРЫ СМЕРТНЫ

— Куркина убили! Куркина убили! — разнеслось по селу рано спозаранку.

Здесь даже не выходя из дома можно новости узнавать. В открытую форточку залетают. А если она закрыта — в щели пролезут. Коммуникационная среда нового поколения.

Остановились прямо напротив окон две бабы.

— Слышала, Куркин умер!

— Да ты чё?

— Ага. Убили!

— Вот ведь… Жуть какая!

— Ну а чё ты хотела — после Елизарова он следующий был. Они ведь как бараны рогами сплелись. Одного кокнули — значит, и второй за ним следом пойдёт.

— Ой, Господи, и за что нам такое наказание? Труп на трупе. Это всё Горбачёв, сволочь, с ним в стране бардак начался.

— И не говори… Как бы хуже не было!

У меня кастрюля с остатками супа так из рук и выскользнула. И по ноге долбанула — как назло. Я вскрикнула от бессильного отчаяния и поспешила присесть на табуретку. Кроме отчаяния по телу разлилось и нечто другое, нечто гадкое — страх. Страх вперемежку с каким-то абсолютно дебильнейшим восторгом. О, это была гремучая смесь! В мгновение ока она запустила во мне такие смерчи с вулканами, что меня затрясло и сплющило.

Вот и всё, теперь посадят! Я убийца, я отняла жизнь у человека. Как страшно, как причудливо, как мерзко! Но что за сволочная улыбка растягивает рот? Почему меня тянет хихикать? Я окончательно сошла с ума?

— Что такое? — прибежал на кухню Серёжа? Увидев бардак на полу и придурошное выражение моего лица, поспешил успокоить: — Сиди, сиди, я всё уберу!

Полез за половой тряпкой, принялся растирать вязкие остатки супа. Что теперь жрать-то будем? Денег нет совсем. Мне и уехать отсюда не на что.

В животе мутило, голова налилась свинцом и горькими переживаниями. Я поспешила прилечь на кровать. Минуты бежали, и вся мерзопакостная весёлость, что произрастала из самых тёмных сторон моей сущности, сходила на нет. Меня всё больше затягивало в отчаяние и страх. В какой-то момент они налились с такой силой, что меня замутило, затрясло, скрутило — и я едва успела добежать до нужника на заднем дворе, куда громогласно исторгла всё остатки пищи, затерявшиеся в желудке в последние часы.

— Мамочка, что же я наделала! — воскликнула я в абсолютном отчаянии, прижавшись спиной к ветхой стенке древнего туалета.

Слёзы незамедлительно брызнули следом.

Я плакала долго, плакала навзрыд и, наплакавшись, почувствовала облегчение. По крайней мере проступила вполне определённая ясность с тем, как быть дальше.

Надо сдаваться! Всё равно найдут рано или поздно.

— Ты куда? — настороженно спросил Серёжа, глядя на мои скоротечные и неврастеничные сборы.

— Пройдусь! — буркнула я в ответ. — Воздухом подышать надо. В пакете за печкой несколько картофелин оставалось — почисть, будь другом! Даже нарезать можешь и пожарить. Что-то надо тебе есть.

— Ладно! — кивнул он. — Вместе и съедим. Ты же тоже будешь, да?

— Посмотрим, — отозвалась я глухо и поспешила выбраться наружу.

Куда идти, гадала я — в милицию или в сельсовет? А, какая разница. Но лучше в милицию, хоть она при этом чрезвычайном положении и потеряла свою функцию, подчинившись приезжим военным. Там Федя, он хоть с пониманием отнесётся.

— Ой, а Катю-то Елизарову как жалко, как жалко! — кучковались на обочине дороги всеведущие вешнеключинские бабы. — Ей-то за что такое наказание?

— А что с Катей? — поспешила я причалить к ним.

— Как что? — изумились те. — Застрелили её куркинские бандиты. Прямо сразу на месте и застрелили.

— Да за что?

— Расходимся, граждане, расходимся! — раздался зычный голос молоденького, совсем мальчишечки, но жутко голосистого солдатика. Они с напарником суровым шагом приближались к скоплению народа.

— Разойдитесь, будьте добры! — подошли солдаты вплотную. — Положение, сами знаете, какое. На свободе до сих пор остаётся группа преступников, появиться они могут в любом месте. Поберегите свои жизни, оставайтесь дома.

Тётки послушно разбежались в разные стороны. Я тоже перешла на другую сторону дороги от греха подальше. Но неудовлетворённое нетерпение бурлило.