Плененная горцем - Джулианна Маклин

Все эти озаренные мерцающим светом свечей прикосновения и любовные игры продолжались довольно долго. Наконец Амелия ощутила, как ее охватывает какое-то умиротворенное спокойствие, а тело будто тает под Дунканом, подобно разогретому маслу. Она прижалась к нему еще сильнее. Все окружающее утратило рациональность, превратившись в туманные и совершенно неподвластные ей образы. Ее рассудок воспринимал только прикосновения его рук, скользящих по ее телу, и его горячую обнаженную плоть, тесно прижимающуюся к ее бедрам.

Она инстинктивно развела ноги и обхватила ими его бедра. В ее жаркой глубине нарастало ноющее желание. Он опустил руку и прикоснулся к ее распахнувшимся складкам.

— Ты влажная, горячая и готова меня принять, девушка, но ты должна сказать, что хочешь меня. — Он пошевелил бедрами, прижимаясь плотнее к ее пульсирующей плоти. — Я могу овладеть тобой, только когда ты этого захочешь.

— Да, Дункан, я хочу тебя. Пожалуйста!

В его глазах промелькнуло что-то озорное.

— Ну что ж, раз уж ты меня умоляешь…

Ее бедра приподнялись, и со стоном желания он погрузился в нее дюйма на два, растягивая и заполняя ее собой.

Она резко вздохнула от неожиданности, потому что ей было больно. Это совершенно определенно сопровождалось болезненными ощущениями. Он был очень велик, а она была тесной.

Но она этого хотела. Она очень этого хотела. Девушка вдруг почувствовала себя распутной. С трудом верилось в то, что все это с ней происходит на самом деле.

И она позволила себе сдаться на его милость.

Дункан содрогнулся всем телом от упоительного восторга и от усилия, необходимого для того, чтобы сдержаться. Разбухшая головка его члена лишь наполовину проникла в огненную влажность Амелии.

Ему хотелось резким толчком достичь конца пути и опустошиться в этот шелковистый жар. Но он лишь надорвал ее девственность, и впившиеся в его спину острые ноготки Амелии вынудили его замереть.

Она прильнула к его плечам. Дункан лежал не шевелясь, сдерживая силу, побуждающую его двигаться дальше, и давая ей время свыкнуться с проникновением. По ее виску скользнула слеза.

— Боль пройдет, — прошептал он, целуя ее в губы.

— Все хорошо.

Он всмотрелся в ее глаза.

— Да, девушка. Все хорошо и даже лучше.

Он задрожал и сделал глубокий вдох. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы к нему вернулась страсть и пульсирование в чреслах возобновилось. Он нажал и продвинулся еще на дюйм, потом отступил, после чего снова медленно вошел. Он действовал неторопливо и уверенно, прижимаясь к ней, пока ему не удалось растянуть ее достаточно, чтобы достичь дна ее лона.

Она тихо вскрикнула. Он начал двигаться внутри нее ласково и осторожно.

— Я не хотел делать тебе больно, — прошептал он. — Скоро тебе станет лучше.

— Мне уже лучше. Я чувствую…

Он погрузил лицо в ее волосы и хрипло прошептал:

— Скажи мне, что ты чувствуешь? Я должен это знать.

Она расслабилась, прислушиваясь к его движениям внутри своего тела.

— Это изумительно!

Он с облегчением вздохнул, услышав эти слова, потому что внутри него нарастала буря, и он был уверен, что сдерживаться долго не сможет. Ему хотелось дать волю своему желанию и услышать, как она стонет от восторга и наслаждения, пока он будет таранить ее своим орудием, ощутить ее сладостное пульсирование и наконец самому взорваться в мощной разрядке.

Амелия развела ноги еще шире и, приподняв бедра, задвигалась в такт каждому глубокому и плавному его проникновению. Они прижимались друг к другу и извивались, стремясь достичь наслаждения, в котором оба себе отказывали с того самого момента, когда впервые вступили в борьбу в утро ее похищения, лежа на земле под моросящим дождем. В каждом его движении ощущалась агрессия, но она была совершенно иного рода, чем прежде.

Внезапно Амелия вздрогнула и, обхватив руками его ягодицы, замерла и напряглась под ним. Его бедра совершили еще один бешеный рывок вперед, и она ахнула. Он почувствовал стремительную пульсацию ее плоти, тесно обхватившей его тугую страсть.

Их приоткрытые губы слились в поцелуе, и ее язык заскользил у него во рту. Без малейших колебаний он уступил захлестнувшему тело наслаждению. Изогнув спину, он погрузился в нее одновременно с мощным потоком освобождения, на мгновение лишившим его сил.

Он упал на нее, ожидая, пока к телу не вернется способность действовать. Одновременно он пытался понять это странное ликование в душе. Ведь совсем недавно его мир лежал в руинах и Дункан отрекся от малейших надежд, что он когда-либо станет прежним.

Сегодня он чувствовал себя сильным, но в то же время ему хотелось быть нежным. Возможно, она права. Возможно, его жестокость можно усмирить.

Скатившись с Амелии, он лежал на боку, глядя на ее озаренный мерцающим пламенем свечей профиль. Потом она повернулась на бок и, свернувшись калачиком, смотрела на него.

— Теперь ты принадлежишь мне, — произнес он. — Никто другой уже никогда не будет обладать тобой.

— Да, — ответила она спокойным, несколько отстраненным голосом, подрагивающим от неуверенности. — Я твоя. И должна признаться, что об этом не жалею. Я совсем себя не понимаю. Прошло так мало времени с тех пор, как я тебя ненавидела. Когда я от тебя убежала, ты тоже меня возненавидел. Это какое-то безумие. Ты со мной что-то сделал?

— Да, милая, сделал. И сделаю снова, как только ты будешь к этому готова.

Она тихо засмеялась, и какое-то время они молча лежали в полумраке спальни, осторожно скользя кончиками пальцев по телам друг друга. Затем Дункан встал с кровати и направился к двери. Амелия приподнялась на локте, любуясь его великолепной обнаженной фигурой и гладкой, поблескивающей от пота кожей. Он взял медный колпачок и одну за другой потушил принесенные им свечи.

В спальне воцарилась темнота. Амелия протянула к нему руку.

— Кажется, я уже готова, — прошептала она.

— Так же как и я.

Он вернулся к кровати и забрался в постель.

В эту ночь они почти не спали.

Его светлость герцог Уинслоу держал в руке бокал с великолепным бренди, наслаждаясь изысканным вкусом напитка, когда в дверь его личных покоев постучали. В ответ на приглашение войти на пороге появился молодой солдат со сверкающим серебряным подносом в руках, на котором лежало письмо.

Его светлость взял письмо и кивком головы отпустил посыльного. Сломав печать, он поспешно развернул лист бумаги. Раздраженно прищурившись, он несколько секунд вглядывался в строчки, затем нетерпеливо фыркнул и принялся хлопать себя по всем карманам в поисках очков. Нацепив их на свой луковицеподобный нос, он начал читать.