Источник. Книга 2 - Айн Рэнд

— Я… У меня есть идеи, Эллсворт. Я в курсе событий… Я… изучал новые методы… Я могу…

— Если можешь, проект твой. Если нет, никакое мое расположение не поможет. И видит Бог, я хотел бы помочь тебе. Ты выглядишь как старая наседка под дождем. Вот что, Питер: приходи завтра в редакцию, я дам тебе любую, даже самую конфиденциальную информацию, возьмешь домой и решишь, хочешь ли сломать себе шею. Попробуй, если хочешь. Сделай предварительный проект. Я ничего не обещаю. Но если это будет хоть чуть-чуть похоже на то, что требуется, я представлю его на суд влиятельных людей и сделаю все, что в моих силах. Это все, чего ты можешь ожидать от меня. И результат зависит не от меня, а от тебя.

Китинг сидел и смотрел на Тухи. Взгляд у него был напряженный и безнадежный.

— Хочешь попробовать, Питер?

— А ты дашь мне попробовать?

— Разумеется. Почему бы и нет? Я буду в восторге, если именно у тебя все получится.

— Что касается моего вида, Эллсворт, — внезапно произнес Китинг, — как я выгляжу… Это не потому, что я так уж переживаю свой провал… а потому, что не могу понять почему… с самой вершины… без всякой причины…

— Знаешь, Питер, размышления на эту тему пугают. Необъяснимое всегда внушает ужас. Но это не будет столь ужасающим, если ты спросишь себя, были ли у тебя основания для того, чтобы оказаться на самом верху… Ну ладно, Питер, улыбнись. Я шучу. Человек теряет все, если он теряет чувство юмора.

На следующее утро Китинг вернулся к себе в бюро после посещения каморки Эллсворта Тухи в здании «Знамени». Он принес портфель с материалами, касающимися Кортландта. Он разложил бумаги на большом столе и запер дверь. В полдень он попросил принести ему сандвич, на ужин заказал второй.

— Нужна моя помощь, Пит? — спросил Дьюмонт. — Мы можем обсудить, проконсультироваться и…

Китинг отрицательно покачал головой.

Он просидел за столом всю ночь. Через какое-то время он перестал просматривать документы. Он сидел и думал, но не о графиках и цифрах, которые были перед ним. Он уже изучил их. Он понял, чего именно не может сделать.

Заметив, что уже рассвело, услышав за закрытыми дверями шаги, движение, он осознал, что наступил новый рабочий день, встал, подошел к столу, взял телефонную книгу и набрал номер.

— Говорит Питер Китинг. Я хотел бы договориться о встрече с мистером Рорком.

«Господи, — думал он, пока ждал ответа. — Сделай так, чтобы он не встретился со мной. Пусть он откажет. Господи, пусть он откажется от встречи, тогда у меня будет право ненавидеть его до конца жизни. Не позволяй ему встречаться со мной».

— Завтра в четыре вам удобно, мистер Китинг? — произнес спокойный, приятный голос секретаря. — Мистер Рорк будет ждать вас.

VIII

Рорк понимал, что не должен показывать, как он шокирован видом Китинга, — но было уже поздно. Он увидел слабую улыбку Китинга, ужасную в покорном признании внутреннего распада.

— Ты моложе меня всего на два года, Говард? — спросил Китинг, глядя в лицо человеку, которого не видел шесть лет.

— Я не уверен, Питер, возможно. Мне тридцать семь.

— А мне тридцать девять — всего.

Китинг неверными шагами двинулся к стулу перед столом Рорка. Его ослепили отблески стеклянных стен кабинета. Он смотрел на небо и на город. Он не ощущал высоты — здания, казалось, лежали у него под ногами. Это был как будто не настоящий город, а миниатюрные модели знаменитых построек, странно близких и маленьких; ему казалось, что он может, нагнувшись, взять в руку любую из них. Он видел темные черточки — машины, они, казалось, ползли, так много времени им требовалось, чтобы проехать квартал длиной с его палец. Он видел, как стены города поглощают и отражают свет, видел ряды вертикальных плоскостей с темными точками окон, каждая плоскость светилась розовым, золотистым, фиолетовым, видел голубые зигзагообразные полоски, мечущиеся между плоскостями, придающие им форму и создающие перспективу. От зданий к небу струился свет и превращал прозрачную летнюю голубизну в белое покрывало над живым огнем. Господи, подумал Китинг, кто сотворил все это? И вспомнил, что был одним из них.

Он увидел отраженную в стеклах фигуру Рорка, а затем и самого Рорка, который сидел за столом и смотрел прямо на него.

Китинг подумал о людях, затерявшихся в пустынях, о людях, погибших в океане, которые перед лицом безмолвной вечности должны были говорить только правду. И он должен тоже говорить правду, потому что перед ним простирался величайший на земле город.

— Говард, ты позволил мне прийти… Это что, соответствует тому ужасному принципу — подставь другую щеку?

Он не слышал своего голоса и не знал, что в нем звучат нотки достоинства.

Рорк некоторое время смотрел на него, не отвечая; перемена в Китинге была значительно большей, чем в его внешности.

— Не знаю, Питер. Нет, если ты имеешь в виду всепрощение. Если бы мне нанесли обиду, я бы никогда не простил. Тем более если бы это касалось моей работы. Я думаю, никто не вправе причинять боль другому, но и помочь сколько-нибудь существенно тоже не может. Мне нечего тебе прощать.

— Жаль, тогда это было бы не так жестоко.

— Возможно.

— Ты не изменился, Говард.

— Думаю, что нет.

— Если это наказание, я хочу, чтобы ты знал, что я принимаю его и понимаю. Раньше я подумал бы, что легко отделался.

— Ты очень изменился, Питер.

— Да.

— Мне жаль, если это для тебя наказание.

— Я знаю. Я верю тебе. Но ничего. Оно последнее. Это случилось, вообще-то, позапрошлой ночью.

— Когда ты решился прийти?

— Да.

— Значит, нечего бояться. Что случилось?

Китинг сидел, выпрямившись, он был спокоен и чувствовал себя совсем иначе, чем три дня назад, сидя напротив человека в домашнем халате, теперь от него исходило даже какое-то уверенное спокойствие. Он заговорил — медленно, без сожаления.

— Говард, я — паразит. Всю жизнь был паразитом. Ты сделал мои лучшие работы в Стентоне. Ты создал самое первое здание, которое я построил. Ты спроектировал здание «Космо-Злотник». Я жил за твой счет и за счет таких людей, как ты, которые творили до твоего рождения. За счет тех, кто построил Парфенон, готические соборы, первые небоскребы. Без них я бы не знал, как положить один камень на другой. За всю жизнь я не внес ничего нового в то, что сделано до меня, даже дверной ручки. Я брал чужое, ничего не давая взамен. Мне нечего было дать. Это не поза, Говард,я знаю, о чем говорю. Я пришел просить тебя снова спасти меня. Если хочешь вышвырнуть меня вон — давай.

Рорк медленно покачал головой и знаком попросил Китинга продолжать.

— Ты знаешь, что как архитектор я конченый человек. Не совсем, но очень близко к этому. Другие могли бы еще долго болтаться в таком положении, но я не могу из-за того, кем я был. Или обольщался, что был. Люди не прощают провала. Я должен жить в том образе, который сложился. Я могу жить только так, как жил. Мне нужна слава, которой я не заслуживаю, чтобы сохранить имя, право носить которое я не заработал. Мне дают последний шанс. Я знаю, что последний. И знаю, что ничего не могу сделать. Я даже не попытался сделать эскиз и не прошу тебя исправить мою стряпню. Я прошу тебя сделать этот проект и разрешить мне поставить на нем свое имя.

— Что за проект?

— Кортландт.

— Жилой квартал?

— Да. Ты слышал об этом?

— Я знаю об этом все.

— Тебе интересно проектировать жилой квартал, Говард?

— Кто тебе это предложил? На каких условиях?

Китинг рассказал — точно, бесстрастно передал разговор с Тухи, будто прочитал копию судебного заключения. Он вытащил из портфеля документы, разложил на столе и продолжал говорить, пока Рорк просматривал их. Рорк прервал его:

— Минуточку, Питер. Помолчи.

Китинг ждал долго. Он смотрел, как Рорк медленно перебирает бумаги, и знал, что тот их не читает. Затем Рорк сказал: «Продолжай», и Китинг вновь послушно заговорил, не задавая вопросов.

— Я понимаю, что у тебя нет причин спасать меня, — сказал он в заключение. — Если ты знаешь, как удовлетворить их требования, ты можешь сделать эту работу сам.

Рорк улыбнулся:

— Думаешь, я могу обойти Тухи?

— Нет. Нет, не думаю.

— С чего ты взял, что мне интересно заниматься жилыми кварталами?

— А какому архитектору не интересно?

— Согласен, мне это интересно. Но это не то, что ты думаешь.

Он встал. Движения его были резкими и напряженными. Китинг позволил себе сформулировать первое впечатление: странно видеть Рорка с трудом сдерживающим волнение.

— Я хочу все обдумать, Питер. Оставь бумаги. Приходи завтра вечером. Я дам ответ.

— Ты мне… не отказываешь?

— Пока нет.

— Ты мог бы… после всего, что произошло?

— К черту все.

— Ты готов…

— Сейчас я ничего не могу сказать, Питер. Я должен все обдумать. Не рассчитывай на меня. У меня может возникнуть желание потребовать от тебя невозможного.