Динка прощается с детством (ил. Н. Воробьевой) - Осеева Валентина Александровна

Но Федорка, как молодой бычок, наклонила голову и, ковыряя босой ногой землю, сердито сказала:

– А чого ж мени рассказувать, як вы тут свою комедию представляете! Я ж тебе тот раз, як ридна мать, упреждала: не дозволяй хлопцу чмокаться… А ты знов?

– Я знов… – весело кивнула головой Динка.

– Да хоть бы я пропадала от любви… – поднимая к небу глаза, зашипела Федорка.

– А я не хочу пропадать! – засмеялась Динка и с лукавым озорством спросила: – А когда же целуются, по-твоему?

– Когда целуются? – Федорка наклонила голову с ровным, как ниточка, пробором и прищурила глаза. – Я тоби зараз скажу! Бо всем есть свой порядок, дивчина… Дак вот когда уже объявятся молодые перед всем народом, что они жених и невеста, да гости або родня крикнут: «Горько!» – вот тогда хлопец уже мае свое право…

– Горько! – крикнул за спиной подруг выскочивший из-за дерева Леня и громко чмокнул Динку. – Горько! – крикнул он еще раз и чмокнул Федорку.

– А чтоб ты пропал, сатана! – хохоча и вытираясь рукавом, замахнулась на него Федорка.

– Вот тебе и «горько»! – расхохоталась Динка.

– Обои вы малахольные! Не буду я вам ничего рассказывать!

– Нет, рассказывай, рассказывай! – Динка уселась на крыльце и похлопала рукой по ступеньке. – Садись вот тут! Садись, садись!

Но Леня поспешно уселся между подругами.

– О! А ты куда всунулся? А ну, Поцелуйкин, сядай с мого боку! Вылазь, вылазь! – прогоняла Леню Федорка.

– Ну ладно! Обожди, нехай Дмитро придет! Я ему пожалуюсь на тебя, – неохотно пересаживаясь, пообещал Леня и, видя нетерпение обеих подруг, спросил: – Ну, так кто ж кого прогнал: Павлуха пана или пан Павлуху?

Федорка, махнув рукой, сразу затараторила:

– Ой, что только було! Почалось ще з вечера… Мы только посидали вечеряты, як чуем, кричит на кого-то пан. И так страшно кричит, аж чукотит за лесом!

– Тар-ра-ра… Деревья гнулись… – дурашливо запел Леня, но Динка, сильно заинтересованная, закрыла ему рот.

– Не мешай, Лень…

– Ну конешно, побиглы мы с маткой. А тут еще народ выскочил… Бегим, а пан стоит, як той памятник, и Павлуха перед ним аж на коленках ползае… и так слезно просит: «Пане, панчику, мы ж вместе рослы, нас же одна матка своим молоком вскормила…» А пан и слухать не хочет. «Пошел вон! – кричит. – Иуда ты мне! Вон сейчас же! Чтоб сегодня же в экономии ноги твоей не було!» А тут побачил пан, что рабочие сбегались, да до них: «Запрягайте, хлопцы, возы! Да перевозить Павло и с жинкой од мене! Зараз! Зараз!» А тут жинка Павлова выбегла да за пана: «Куды нас, сирот, гонишь? Павло тебе, пан, всю жизнь служил! Каждый твой хозяйский кусочек берег! Как собака был верный! И за Маринку твою пострадал безвинно, потому как твой панский род порушить не хотел! Неровня тебе, пан, холопка твоя!..»

Федорка вытаращила глаза и шлепнула себя по щеке.

– Ой, матынько моя! Что тут сталося! Как услышал пан за Маринку да как закричит опять: «Вон отсюда! Вон!» А у самого аж лицо кровью налилось, як туча и з молнией! Так и гремит, так и гремит!

Ну, тут попугался Павло и давай с жинкой свои шмотки с хаты выкидать, а хлопцы с экономии скоро-скоро запрягли аж дви телеги та давай их грузить! Усю ночь мимо нашей хаты возили вещи, всяку мебель тащили. А тоди мешки с мукой поклали на воз… Одын мешок прорвался да коло нас усю дорогу як снегом посыпал – мука била-билесенька… Богато ее Павлуха накрал соби…

– А пан что? – живо спросила Динка.

– Ну, пан приказал да и пошел! Только дуже злой. Матка каже, что таким и не бачила его николы.

– А люди что?

– Ну, людей полна экономия набежала. Звестно, радуются люди, что такого змея пан прогнал! Никто того и думать не мог, така у их с Павлом дружба была.

– А куда же поехал этот Павло? – опять спросила Динка.

– Да к свату своему Матюшкину…

– К Матюшкину? Ого! Теперь вместе пакостить будут… – взглянув на Леню, сказала Динка.

– Гадючье племя затаится на время, – задумчиво покусывая травинку, сказал Леня. – Но народу все-таки будет легче без Павлухи.

– А як же! Увесь народ радуется! Ну, я побегу, бо там солдатки одну корову уже берут! Сложили все гроши вместе и выкупили. Только на одну и хватило! Но зато и коровка знатная! Любимкой зовут! Сами маты им порекомендовали. Раз – то, что молока много дает, а два – то, что молоко як сметана… Да там солдатки с радости аж плачут. – Федорка повязала платок и вскочила: – Ну, я побегу! Побачу, как Любимку поведут! А Ефим зараз тоже в экономии, его сам пан вызвал! – убегая, крикнула Федорка.

– Ой как я рада, Лень! Как это приятно хоть что-нибудь сделать для людей! – прижимаясь к Лениному плечу, сказала Динка.

– Я понимаю, – сказал Леня, но брови его сошлись на переносье. – Все это хорошо, только очертел мне этот пан! Не говори ты о нем больше! – раздраженно бросил он, но Динка положила тонкие пальчики на его сросшиеся брови.

– О, Лень… – прошептала она. – Я больше всего на свете люблю, когда ты сдвигаешь брови, у меня даже сердце замирает…

– У кого замирает сердце? – послышался сзади сонный голос Мышки.

Застегивая на ходу халатик, в мягких шлепанцах на босу ногу, она стояла на террасе, сонно тараща глаза на блаженное выражение поднятого к Динке Лениного лица и на самою Динку, которая с нежным вниманием, старательно разглаживала сросшиеся брови друга, а он, чтобы продлить это удовольствие, изо всех сил морщил лоб, и оба они, поглощенные этим занятием, были глухи ко всему на свете.

– Что это ты размазываешь у него на лбу, Динка? И почему вы не отвечаете? – подходя ближе, обиженно сказала Мышка.

Леня вскочил и, взъерошив волосы, недоуменно взглянул на Мышку.

– Откуда ты подкралась? – как ни в чем не бывало спросила Динка.

– Ниоткуда я не кралась… Что это еще за глупости! Я просто вышла из комнаты, но вы теперь так заняты собой, что до других людей вам нет никакого дела. И поимей в виду, Динка, что на ваши телячьи нежности иногда просто тошнотно смотреть! – запальчиво сказала Мышка.

– А на тебя… на тебя с Васей не тошнотно смотреть, да? Еще как тошнотно! – вспыхнув, подступила к сестре Динка.

– Так какое же сравнение? Не понимаю, – пожимая плечами, в недоумении сказала Мышка. – Вася – мой жених… и вообще… мы жених с невестой!

– А мы? Мы, – в бешенстве закричала Динка, – мы еще лучше, чем жених с невестой! И не приставай к нам.

– Тише, тише, сестрички! Ну чего вы развоевались? – обхватывая обеих и подталкивая друг к дружке, миролюбиво сказал Леня. – Пусть каждая остается при своем! Ты при Васе, а ты при Лене! И спорить тут нечего! Вспомните, как говорит мама: если спор грозит перейти в ссору, то надо просто сказать: «До свиданья! Всего хорошего! Каждый остается при своем мнении!»

Леня, хохоча, столкнул сестер, неожиданно для себя они чмокнули друг друга и засмеялись.

– А теперь, Мышенька, иди умываться! Макака, налей старушке холодной водички, чтоб она освежила свои угасшие чувства и не слишком порицала молодежь! – хватая полотенце, дурачился Леня.

Мышка, набрав в рот воды, окатила его широкой струей, Динка подбросила вверх полную кружку, из-под дерева с визгом шарахнулись собаки… Наконец все утихло, и трое людей начали утолять звериный аппетит, запивая молоком редиску, холодную картошку, огурцы и помидоры… Они употребляли в пищу все, что было под рукой, а собаки из брошенных кусков выбирали только хлебные корки и супные кости, разделанные Динкой до того, что от них мало чем можно было поживиться.

После завтрака девочки пошли на огород. Леня колол дрова и чистил песком кастрюли. В субботний день обед варился на два дня и сохранялся в погребе у Ефима. Чаще всего это был холодный зеленый борщ или окрошка с мясом и сметаной. Блюда эти в жаркие дни Динка готовила с особым вдохновением.

Но сейчас внимание ее было отвлечено событиями в экономии пана, и, обрывая с сестрой огурцы, она невольно поднимала голову и прислушивалась.