Священная книга оборотня - Виктор Пелевин

Монастырь состоял из множества построек, которые теснились возле главных ворот, огромных, красивых и очень дорогих. Забора при воротах не было. Ученые монахи объясняли, что это аллегорически выражает доктрину секты: ворота символизируют путь, который ведет туда, откуда начинается, а начинается он в любой точке. Врата не есть врата, полная открытость и лучезарный простор во все стороны, даже иероглифы помню. Но я предполагала, что на забор просто не хватило денег. Я думаю, пожертвуй им кто на забор, и в доктрине произошли бы изменения.

На флейте играли в главном здании, там, где был Зал Передачи Учения. Соваться туда мне не пришло бы в голову, даже несмотря на романтический лиловый туман, но музыка придала мне смелости.

«Тигров бояться, в горы не ходить, – подумала я, – будь что будет…»

Подняв полы халата, чтобы хвост был готов к любой неожиданности, я пошла вперед. В древнем Китае носили все широкое и просторное, так что случайная встреча с одним или двумя зеваками, да еще в тумане, ничем опасным мне не грозила – они меня даже заметить не успели бы. Я в таких случаях не наводила никакого особенного морока – показывала тот же мир вокруг, только без маленькой А Хули.

Бывает, увидит кто меня, выпучит глаза на лоб от вида моей рыжей гордости, а в следующую секунду и сам уже не понимает, что это за дрожь его прошибла – ничего ведь нет кругом, только голое поле, над которым ветер крутит сухие листья… Звучит просто, а по сложности один из самых продвинутых лисьих трюков, и если встречных больше трех, начинаются проблемы. Кстати, по этой самой причине со времен Сунь Цзы в военное время было положено ставить на входе в крепость не меньше четырех часовых: боялись нашу сестру, и не зря.

В главном здании светилось одно окно. Флейта играла именно там, ошибки быть не могло. Это была угловая комната второго этажа, забраться в которую не составляло труда – следовало запрыгнуть на черепичный козырек и пройти по нему мимо темных окон. Я сделала это без труда – походка у меня легкая. У окна, за которым играла флейта, ставни были подняты. Я присела на корточки и осторожно в него заглянула.

Игравший на флейте сидел на полу спиной ко мне. На нем был халат из синего шелка, а на голове – маленькая соломенная шляпа конусом. Видно было, что голова у него побрита, хотя одежда не походила на монашескую. Плечи у него были широкие, а тело сухое, легкое и сильное – такие вещи я чувствую сразу. На полу перед ним я заметила чайную чашку, тушечницу и кипу бумаги. На стене горели две масляные лампы.

«Видимо, – подумала я, – занимался каллиграфией, а потом решил отдохнуть и взялся за флейту… И что, интересно, я ему скажу?»

Надо сказать, никакого плана у меня не было – так, вертелись в голове смутные соображения: сначала поговорить по душам, а потом заморочить, иначе с людьми нельзя. Хотя поразмысли я спокойно минуту, поняла бы, что ничего из этого не выйдет: говорить со мной по душам никто не будет, зная, что все равно потом заморочу. А если с самого начала заморочить, по каким душам тогда говорить?

Но мне не дали обдумать этот вопрос – внизу заплясали отблески факелов, раздались шаги и голоса. Людей было около десяти – стольких сразу перевоспитать я не могла. Не раздумывая больше ни секунды, я сиганула в окно.

Я решила быстро заморочить флейтиста, затаиться, а когда народ разойдется, вернуться к своему паланкину, благо на дворе было уже почти темно. Я бесшумно приземлилась на четвереньки, подняла хвост и тихо позвала сидевшего в комнате:

– Почтенный господин!

Он спокойно положил флейту на пол и обернулся. Я тут же напружинила свой хвостик, сосредоточив в его верхушке весь свой дух, и тогда произошло нечто совсем для меня новое и неожиданное. Вместо податливого шипучего студня, которым моему хвосту представляется человеческий ум (тут бесполезно объяснять, если нет личного опыта), я не встретила вообще ничего.

Я встречала много людей, сильных и слабых духом. Работать с ними – все равно что сверлить стены из разного материала: сверлятся все, только чуть по-разному. Но тут я не обнаружила ничего такого, к чему можно было приложить усилие воли, сосредоточенной в трещащих от электричества шерстинках над моей головой. Я от неожиданности в буквальном смысле потеряла равновесие и как дура села на пол, поджав хвост и неприлично выставив перед собой ноги. Чувствовала я себя в эту минуту как базарный жонглер, у которого все шары и ленты шлепнулись в жидкую грязь.

– Здравствуй, А Хули, – сказал человек и склонил голову в вежливом приветствии. – Очень рад, что ты нашла минуту, чтобы заглянуть ко мне. Можешь называть меня Желтым Господином.

«Желтый Господин, – подумала я, поджимая ноги, – наверно, от Желтой Горы, на которой стоит монастырь. А может, метит в императоры».

– Нет, – улыбнулся он, – императором я быть не хочу. А насчет Желтой Горы ты угадала.

– Я что, говорила вслух?

– Твои мысли так отчетливо отражаются на твоем личике, что их совсем несложно прочесть, – сказал он и засмеялся.

Смутившись, я закрыла лицо рукавом. А потом вспомнила, что на рукаве у меня прореха, и совсем застыдилась – закрыла одну руку другой. Халат у меня тогда был красивый, с плеча императорской наложницы, но уже не новый, и кое-где на нем зияли дыры.

Но мое смущение, конечно, было притворством. На самом деле я лихорадочно искала выход, и лицо спрятала специально, чтобы он не прочел по нему, о чем я думаю. Не могло такого быть, чтобы меня победил один-единственный человек. Я нигде не могла нащупать его ум. Но это не значило, что этого ума не было вообще. Видимо, он знал какой-то хитрый волшебный трюк… Может быть, он показывал себя не там, где находился в действительности? Я про такое слышала. Только трюки знал не он один.

У лис есть метод, позволяющий посылать наваждение во все стороны сразу, мгновенно подавляя человеческую волю. При этом мы не настраиваемся на конкретного клиента, а как бы становимся большим и тяжелым камнем, который падает на гладкое зеркало «здесь и сейчас», посылая во все стороны рябь, из-за которой у людей мутится в голове. А потом дезориентированный человеческий ум сам хватается за первую предложенную ему соломинку. Не знаю, понятно ли? Называется эта техника «Гроза над Небесным Дворцом».

Тут же я ее и применила – вскочила на четвереньки, откинула халат и яростно затрясла хвостом над головой. Трясти надо не только вершиной хвоста, но и его корнем, то есть местом, откуда он растет, поэтому выглядит это двусмысленно и даже не вполне пристойно, особенно когда халат задран. Однако мы, лисы, преодолеваем свою врожденную стыдливость, потому что человек ничего толком не успевает увидеть.

Нормальный человек, я имею в виду. Желтый Господин не только все увидел, он еще и обидно захохотал.

– Какая ты хорошенькая, – сказал он. – Но не забывай, что я монах.

Не желая сдаваться, я напрягла свою волю до самой последней крайности, и тогда, наморщившись, как от головной боли, он снял с головы шляпу и кинул ее в мою сторону. Шляпа зацепилась за мой хвост своим черным шнуром и вдруг прижала его к полу – словно это был не конус из сухой соломы, а тяжеленный мельничный жернов.

Вслед за этим Желтый Господин поднял два исписанных иероглифами листа, свернул их и кинул в мою сторону. Прежде чем я успела что-нибудь сообразить, они, как две железные скобы, прижали к полу мои запястья. Я попыталась дотянуться до одного листа зубами (от сильного испуга с нами происходит то же, что и вовремя куриной охоты – наше человеческое лицо удлиняется, превращаясь на несколько секунд в милую зубастую мордочку), но не смогла. Это, конечно, было какое-то колдовство. Я успела прочесть несколько иероглифов, написанных на бумаге – «нет старости и смерти… так же нет от них и избавленья…»

От сердца у меня чуть отлегло – это была буддийская Сутра Сердца, и значит, передо мной не даос. Все еще могло обойтись. Я перестала метаться и затихла.

Желтый Господин поднял чашку с чаем и отхлебнул из нее, разглядывая меня, словно художник близкую к завершению картину – раздумывая, где не хватает последнего завитка туши. Я поняла, что лежу на спине и вся нижняя часть моего тела неприлично оголена. Я даже покраснела от такого унижения. А потом мне стало страшно. Кто его знает, что у этого колдуна на уме. Жизнь страшна и безжалостна. Иногда, когда людям удается поймать нашу сестру, они с ней проделывают такое, что лучше лишний раз не вспоминать.

– Предупреждаю, – сказала я срывающимся голосом, – если вы задумали надругаться над девственницей, от этого греха содрогнется земля и небо! И в старости вам не будет покоя.

Он так захохотал, что чай из его чашки пролился на пол. От невыносимого стыда я отвернула голову и снова увидела иероглифы на бумажном листе, сковавшем мою руку. Теперь это был другой лист, и иероглифы на нем тоже были другие: «взяв опорой… и нет преград в уме…»