Жизнь удалась - Андрей Рубанов

– Этот?

– Кирилл Кораблик. По прозвищу Кактус. Подручный Никитина. Делает грязную работу. Торговал наркотиками. Никогда не был нормальным. Садист. Думаю, даже маньяк.

– Понятно. Кстати, по нему видно… А с ним-то что у тебя было общего?

– Мы учились в одной школе. А когда я попал в кабалу к Никитину – оказалось, что Кактус – его родственник. Помощник. Так наши пути опять пересеклись. Именно Кактусу в руки я отдавал проценты по ссуде. Именно он следил за тем, как у меня идут дела, много ли я зарабатываю… Вместе считали, сколько я могу вынуть из оборота, чтоб и Никитин получил свое, и бизнес не пострадал… Им ведь важно было, чтоб бизнес крутился. Чтоб я отдавал и отдавал… Я десять лет отдавал – а должок не уменьшался. Они хитрые ребята. Очень. Не душили. Многого не требовали. Соглашались ждать. Шли навстречу. Но в итоге я оказался у них в руках, полностью… Я этого не хотел. Три раза просил денег у Знайки. Три раза просил, чтоб он меня из этого говна вытащил. А он не вытащил…

– Ну и публику собрал ты вокруг себя, Матвей…

– Они сами собрались.

– Понятно. А твоя жена? Что скажешь о ней?

Матвей вздохнул и испытал боль. Марина, появившаяся перед его глазами, показалась ему воплощением всего самого живого. Явно не ощущая рядом ничего и никого потустороннего, она целеустремленно спешила ко входу в обувной магазин. Ее волосы развевались. Она не гуляла, не праздно путешествовала вдоль витрин – она мчалась к конкретной цели, к заранее облюбованным туфлям или же сапогам, и прожигала пространство взглядом женщины, давным-давно уравновесившей свои потребности и свои возможности.

– Я ее любил, – сказал он. – И сейчас люблю. Мне все равно, ненормальная она или нет. Я никогда не оценивал ее с такой точки зрения… Но в принципе… Да, конечно. Конечно! Она совершенно ненормальная…

– А говорил – она самая лучшая.

– Так и есть. Лучшая. Но она… Нет, она ненормальная. Очень хищная. «Что мое – то мое» – вот ее поговорка. Она жесткая. Иногда даже почти жадная… Но не жадная, нет. Почти жадная. Излишне трезвая. Она не всегда была такой. Когда мы поженились, она была мягче. Добрее. А потом… С годами… Что-то странное произошло… Особенно когда золотые времена настали, все это безумие, покупай не хочу, на каждом углу по десять магазинов, каждый сопливый болван на новенькой машине… Быть подругой мужчины, матерью его детей стало немодным… А модным стало быть стервой, собственницей… Чтоб когти… Чтоб мертвая хватка! Это разве нормально? А? Я думал – налажу бизнес, сядем спокойно в среднем классе, как в поезде, – и поедем туда, где оранжевое небо… Черта лысого! И магазин этот проклятый не я хотел делать, а она. Все толкала меня, настраивала. Давай, развивайся, двигайся выше… На хуй мне выше двигаться, если и так нормально? Квартиру купил. Себе машину. Ей машину. Сыты, обуты, одеты. Проблем нет. Врагов тоже. Трижды в год – отпуск…

Матвей перевел дух. Удивился собственным словам. Будучи живым, он никогда не говорил себе того, что сказал сейчас. Неужели, подумал он, нужно помереть, чтобы стать до конца честным перед самим собой? Неужели точка зрения мертвых – самая верная точка зрения? Что мешало ему при жизни так рассуждать? Сама жизнь, стало быть, придает кривизну всем оценкам? Значит, человек должен умереть, чтоб получить объективную картину своей жизни? Значит, живой философ всегда неправ? Живой физик всегда выдает неверную формулу? Значит, живые обречены мучиться в кривом, нелогичном пространстве, откуда выход один – смерть?

Он облизнул губы – почти так же, как это делают живые.

– Не хотел я никакого магазина. Сказала бы она тогда: к черту магазин, давай детей родим и успокоимся, – я б самым счастливым человеком был! Но она не сказала. Вся была на успех заточена. Что за успех такой? Куда я должен был успеть? Да, она мной управляла. Конечно. Как всякая умная жена. Ненавязчиво. Незаметно. В нужные моменты. Она не хотела жить, как живет средний класс. Она хотела лезть до упора…

– А тебе, значит, нравилось в среднем классе.

– Да. Там хорошо. Потому что – безопасно. Потому что там люди понятнее. Потому что там все – такие же нормальные, как я сам…

– Да где ж они? Такие же? Всех вспомнили – где они? Нет их! Скажи теперь, как тебе жилось, нормальному, в таком окружении? Нормально жилось?

– Нет, – сразу ответил Матвей. – Ненормально. Тяжело было. Очень. Обычным людям, средним, труднее всех. Я хотел покоя – у меня его отнимали. Я хотел мирно делать свое дело – мне мешали. Мучили. Сосали силы и нервы. Даже жена. Попробуй не дать ей денег или не сводить в ресторан… Вверх я не лез, вниз не хотел, а в итоге – всю жизнь как на качелях…

– Выходит, что не получилось у тебя тихо отсидеться, да? Среди нормальных? Маялся, как дурак, один-единственный нормальный среди банды жадных, хитрых, бессердечных. Хищных. Рвущихся к успеху. Вот они тебя и сожрали. Ненормальные – нормального.

Матвея обожгло.

– Есть еще один человек, – сказал он. – Не хитрый и не хищный. Самый нормальный.

– Да? Мы же только что вместе искали. И не нашли. Кто таков?

– Моя мама.

Он подождал ответа – его не последовало. Он подождал хоть чего-нибудь – ничего не произошло. Исчезли изображения тех, кто два десятилетия шагал рядом с ним, помогая и мешая. Тишина и темнота вернулись. Накатила апатия. Минуту назад он доказывал, объяснял, горячился, словно живой, – теперь чувствовал только истощение.

– Хочешь им помочь?

– Кому?

– Жене. Маме. Самым близким.

– Но как? Я же – мертвый.

– Мы обсудим это.

7. Бандерша

Днем опять пошел снег – но никого не обрадовал, не поселил в обитателях города положительных эмоций. Все знали, что мелкие и твердые белые частицы, обильно выброшенные небом, густо засыпающие теперь крыши и улицы города, растают буквально через несколько часов.

Все знали, что настоящий первый снег ложится только на сухую, основательно промерзшую землю.

Взвесь из тонкой грязи реяла меж домов. Сквозь серую пелену одинаково уныло и мрачно смотрелись и яркие курточки спешащих по своим делам добропорядочных горожан, и корпуса престижных авто. Иные дамы, в особо дорогостоящих одеждах, благоразумно держались поодаль от проезжей части – семенили, стуча каблуками, вдоль стен домов, держась к ним вплотную, чтоб летящее с дороги мокрое и серое не изуродовало их меха и кожи.

В центре города, в Замоскворечье, тесно застроенном респектабельными, позапрошлого века, двух– и трехэтажными особняками, такие дамы увеличивались количественно и качественно. Составляли большинство. Непогода не умаляла их красоты.

Блондинки, крашеные и натуральные. Брюнетки, необычайно интересные, с волшебными длинными шеями и загадочно мерцающими глазами и смуглыми загорелыми скулами. Шатенки, хитрые и быстро реагирующие на тех мужчин, что реагируют на них, с дьявольски длинными, идеальных пропорций ногами. Огненно-рыжие с белой кожей, на вид – рафинированные стервы или, наоборот, нежные нимфы, с ярко-зелеными глазами и неприступными выражениями лиц.

Начало субботнего вечера – лучшее время для женщин. В эти часы они покидают свои дома и идут развлекаться. Или охотиться на мужчин. Наиболее смышленые без труда совмещают оба занятия.

Конечно, ты ненормальный, сказал себе капитан. Давай рассуждать. У тебя отпуск. У тебя дорогая и красивая машина. Давай, пригласи какую-нибудь нимфу прокатиться. Только куртку сними, чтоб не маячил наспех починенный карман. Уговоришь без особенных усилий. Денег нет – ерунда; позвони жене виноторговца, скажи, что напал на след (а так оно и есть), попроси на расходы тыщу долларов. Три тыщи долларов! Жена виноторговца – обеспеченная. Отсчитает мгновенно. И – вперед! Суббота, вечер, деньги, тачка, нежная девочка – полная обойма. Расслабься! Почему ты так не поступишь? Не хочешь останавливаться, не закончив дела? Или ты себе именно такой и нравишься: все кайфуют, а ты угрюмо скользишь мимо? Или, может, ты просто стар для того, чтоб катать девочек? Что, нет у тебя ответа?

Он поискал внутри себя, но ответа действительно не нашел. Даже приблизительного. Впрочем, искал недолго. Он не любил копаться в себе. Если бы любил – пошел бы в философы, а не в менты.

На фасаде нужного ему дома, ярко подсвеченный посредством хитро установленных светильников, висел огромный щит с портретом очень взрослого, с открытым симпатичным лицом, мужчины со светлыми глазами, выражающими сильный характер. Фоном портрета – хоккейная площадка, атлеты бьются за шайбу; все увенчивает надпись:

ИВАН НИКИТИН ДЕРЖИТ ЛЮБОЙ УДАР.

Билборд, явно установленный недавно, не более месяца назад, уже протек и набух водой – под глазами шестиметровой физиономии ударопрочного господина Никитина образовались темные пятна, как будто синяки, как будто кто-то большой, сильный и безжалостный набил господину морду.