Оккультисты Лубянки - Александр Андреев

Мы уже говорили о возможном знакомстве A.B. Барченко с учением П.Д. Успенского, которое, по мнению С.А. Барченко, оказало влияние на его творчество и мировоззрение в период работы над первыми романами. В 1912 г. в Петербурге появился еще один эзотерик, чье имя впоследствии приобрело широкую известность в России и на Западе, — Георгий Иванович Гурджиев (1877–1949).[91] Три года спустя вокруг Гурджиева начал складываться кружок петроградских учеников, среди которых оказался и П Д Успенский, порвавший к тому моменту по идейным соображениям с РТО. (История эта чем-то напоминает разрыв «доктора Черного» с теософами.) Гурджиев, как известно, в юности много странствовал по Востоку в поисках истинного знания — бывал в Турции, Персии, Афганистане, Индии и, если верить его рассказам, даже в Тибете. В книге «Встречи с замечательными людьми» Гурджиев рассказывает о своих контактах с членами суфийского братства «Сармун» в одном из тайных монастырей Кафиристана (северо-восточный Афганистан).[92] Здесь надо сказать, что, согласно учению Гурджиева, «Учителя мудрости» (khwajagan, или «ходжи») составляют ядро, или «внутренний круг», человечества; все остальные люди принадлежат к «внешнему кругу». Назначение Учителей — быть-источником «новых и мощных идей, которые в конечном счете должны изменить ход человеческого мышления», а также служить «генераторами энергий высокого уровня». Вообще Гурджиев имел собственное объяснение природы энергетического взаимодействия человека с космосом. Роль человека, считал он, состоит в том, чтобы быть «аппаратом для трансформации энергии — некоторые виды энергий, порождаемые человеком, необходимы для космических целей; те, кто понимают, как порождаются эти энергии, истинно исполняют цель человеческой жизни».[93] Но и Барченко, как мы уже видели, проявлял большой интерес к проблеме взаимодействия космических и земных энергий, включая в число последних психоэнергетические эманации человека.

К моменту появления Гурджиева в Петербурге его эзотерическая система, основанная на древней суфийской традиции, уже приобрела законченный вид. В 1915–1916 гг Гурджиев напряженно работал с учениками, которым пытался передать свое учение о «Четвертом пути». Не мог ли среди них находиться и Барченко?

В книге «В поисках чудесного» П Д Успенский рассказывает такую историю.

«Однажды в мое отсутствие к Гурджиеву явился некий «оккультист»-шарлатан, игравший известную роль в спиритических кругах Петербурга; позднее, при большевиках, он стал «профессором». Он начал разговор с того, что много слышал о Гурджиеве, о его занятиях и пришел с ним познакомиться.

Гурджиев, как он сам мне рассказывал, играл роль настоящего торговца коврами. С сильнейшим кавказским акцентом, на ломаном русском языке, он принялся уверять «оккультиста», что тот ошибся, что он только продает ковры, — и немедленно начал развертывать их перед посетителем.

«Оккультист» ушел, убежденный, что стал жертвой мистификации своих друзей.

Было очевидно, что у мерзавца нет ни гроша, прибавил Гурджиев, иначе я выжал бы из него деньги за пару ковров».[94]

Незадачливого героя этой полуанекдотичной истории, пересказанной Успенским со слов Гурджиева, вполне можно принять за Барченко, который, как мы знаем, действительно увлекался оккультизмом в эти годы и действительно именовал себя «профессором» при большевиках. То, что он стал жертвой розыгрыша эксцентричного Гурджиева, не должно удивлять нас. Последний нередко подвергал своих учеников различного рода «проверкам» и «испытаниям»; к тому же занятия в его кружке стоили немалых средств, поскольку Гурджиев считал, что знание не может даваться даром. Так что стать его учеником было совсем не просто.

У Гурджиева, между прочим, имелась довольно оригинальная теория по поводу кажущейся недоступности — «скрытости» — истинного («объективного», по его терминологии) знания древних. Такое знание, говорил он, вовсе не является скрытым. В то же время знание вообще не может быть общим достоянием. Объяснял он это таким образом. Знание по своей природе материально, а это значит, что его количество в данном месте и в данное время строго ограничено. Как количество песка в пустыне или воды в море. Воспринятое в большом количестве одним человеком или небольшой группой людей, знание даст прекрасные результаты. Если же попытаться распределить знание понемногу между всеми людьми, то пользы от этого не будет никакой или даже может выйти вред. Все дело в том, что небольшое количество знания не сможет изменить ни жизни людей, ни их понимания мира. Поэтому предпочтительней, чтобы знание находилось в руках немногих и в большом количестве. При этом следует иметь в виду, что подавляющее большинство людей вообще не желает никакого знания и даже отказывается от той его крохотной части, которая приходится на их долю в общем распределении для нущ повседневной жизни. Это особенно очевидно в периоды мировых катаклизмов — «массового безумия», сопровождающего войны и революции, когда люди полностью теряют рассудок и превращаются в «автоматы». С другой стороны, никто ни от кого в действительности не утаивает знания. Проблема состоит лишь в том, что приобретение или передача истинного знания требует большого труда и усилий, как со стороны дающего, так и со стороны принимающего. Те, кто владеет знанием, стремятся передать его как можно большему числу людей, чтобы облегчить им доступ к Истине. Однако знание нельзя навязать силой тем, кто его не хочет получить или отвергает.

«Желающий обрести знание должен сам сделать начальные усилия, чтобы найти его источник, прийти к нему, пользуясь помощью и указаниями, которые даются всем, но которые люди, как правило, не хотят видеть и не замечают. Знание не может прийти к людям без усилия с их стороны. <…> Человек обретает знание только с помощью тех, кто им обладает, — это необходимо понять с самого начала. Нужно учиться у того, кто знает».[95]

Глава вторая

Время испытаний

Осенью 19 И г., после того как Германия объявила войну России, Барченко оказался в рядах действующей армии. Правда, ненадолго. Уже в 1915 г. после тяжелого ранения он возвращается в Петербург. Вновь берется за перо — пережитое на поле брани подсказывает ему сюжеты «военных рассказов», которые один за другим появляются в журнале «Мир приключений». В 1917 г. он также публикует большую приключенческую повесть «Океан-кормилец» (из жизни мурманских промышленников), очевидно, написанную после возвращения с фронта. Произведение это появилось отдельной книгой как бесплатное приложение к журналу для детей школьного возраста «Всходы».[96] (В настоящее время эта книга является раритетом. В Петербурге мне ее не удалось отыскать — выяснилось, что единственный экземпляр повести находится в бывшей Ленинской библиотеке в Москве.)

Февральскую демократическую революцию Барченко встретил, по-видимому, с тем же энтузиазмом, что и большая часть прогрессивной русской интеллигенции. Однако большевистский Октябрьский переворот с его «массовым безумием» вызвал у него неприятие. «Октябрьскую революцию я встретил враждебно, воспринимая только внешнее проявление толпы, смешивавшее в моем понимании люмпен-пролетариат с пролетариатом и создававшее у меня представление о «животной распущенности» рабочих, матросов и красногвардейцев. Это создавало стремление скрыться, спрятаться от революции», — такими словами Барченко два десятилетия спустя охарактеризовал свое первоначальное отношение к главному событию XX века.[97] Подобные настроения в полной мере отразил на своих страницах еженедельник «Вестник труда» (издание кооперативного товарищества духовных писателей «Соборный разум»), с которым Александр Васильевич тесно сотрудничал в 1918 г. Причина трагедии, разыгравшейся в России, по мнению издателей еженедельника, состояла в том, что революция отвергла христианство с его духовными ценностями, предав забвению учение Христа. «Вместо социалистического земного рая мы видим шабаш Сатаны: озверение людей, голод, всюду свистит коса смерти. И понятны делаются вопли о безрадостной жизни, о нестерпимой ее тяготе. Тяжело. Страшно. Кошмарно», — писал в одном из номеров «Вестника труда» священник А.И. Введенский. Но «как же это могло случиться», спрашивает он затем. «Как светлое солнце русской революции стало палящим огнем, который жжет и губит сейчас страну?» И тут же дает ответ, ясный любому христианину: «Не было с нами солнца правды — Христа!»[98]

Первый шок от октябрьских событий, испытанный Барченко, однако, вскоре прошел, и он начал рассматривать революцию в более позитивном свете, как «некоторую возможность для осуществления христианских идеалов» в противоположность «идеалам классовой борьбы и диктатуры пролетариата».